Записки Черного охотника

А проблема в том, что год на год не приходится. Иногда в тундре уже в августе ложится иней на растительность и первый ледок на озерца и болотца, — и гуси вместе с прочей перелетной птицей начинают собираться в дорогу. А иногда — как в этом году — лето затягивается, и к открытию охоты гусиных стай нет даже на подлете…

Тогда, конечно, гусятникам, не желающим сидеть дома, приходится начинать сезон с другой дичи. Вот и приехали поневоле в «Бежинское». Но все разговоры у ночного костра ведут лишь о своем гусином увлечении.

— А помните, пару лет назад к моей даче, в Апраксин, за весенним гусем ездили?

— Ну его, твой Апраксин… Гусь там пуганый, высоко на перелетах идет… Волчьей картечью на дурика лупить — это не охота, это профанация, любой дурак шальной картечиной зацепит, да еще пойди найди потом зацепленного, черт знает куда спланирует…

— Да я о другом… Парамошу помните? Колоритный, однорукий, возле нас вертелся, помните?

— Ну… вроде был такой…

— Х-хе… знали б вы, что он этой весной учудил… С теми самыми гусями, с высоко летящими… Не, рассказать кому — не поверят.

— Ладно, давай рассказывай… А мы уж подумаем, верить тебе или нет…

Ну-ка, ну-ка… Мне тоже стало интересно, что там учудил колоритный однорукий Парамоша.

* * *

1. Среда, 29 апреля, вечер

Олежка Васин жил в поселке Апраксин, что при одноименной станции. Ему еще осенью исполнилось семнадцать лет, но он только этим летом заканчивал школу, застряв в одном из классов на два года. Зато он имел целых три мечты.

Мечты были не запредельные, реалистичные, и он всерьез намеревался исполнить все три перед уходом в армию.

Об армии Олежка не мечтал — какой толк мечтать о неизбежном, но ждал призыва нетерпеливо, хотел хоть год пожить, как человек.

А после года службы он надеялся вернуться с новыми мечтами. В армии, по рассказам, мечты о том, что надо сделать в грядущей гражданской жизни, плодятся сами собой.

Две мечты Олежки вроде бы исполнились… Но именно «вроде бы», он и сам толком не понимал: сбылись или нет?

Он мечтал потерять девственность с Танькой Масютой, учившейся с ним в одном классе. Вернее, он о своей девственности не задумывался, и формулировал мечту проще: до армии непременно надо Таньке вдуть.

Учились они вместе, да жили вдалеке друг от друга: Олежка ездил в школу, находившуюся во Мге, из Апраксина, а Танька — с другой стороны, из Назии.

Однако ближе объектов для мечтаний не нашлось. В Апраксине постоянно обитало человек сорок, — обступившие поселок садоводства, лишь в теплую пору населенные, не в счет. И обитательницы поселка вызвать сексуальные мечты у семнадцатилетнего парня не могли. Даже те, что были помоложе, — не могли. В семнадцать мечтается о чистом и высоком, — а не о визитах в КВД после случки, завершившей совместное распитие.

Олежка мечтал о высоком и чистом, но был прагматиком и берега все же видел. Танька не числилась первой красавицей класса, и второй, и третьей тоже… Ее внешних данных хватало на то, чтоб не чморили в школе, не более. Хотя на фоне апраксинских шалав и Танька Масюта могла показаться симпатяшкой-обаяшкой. Короче говоря, Олежку она вполне устраивала.

Сама же Танька дурой не уродилась, и шансы свои жизненные не переоценивала. Дать в принципе была согласна, но по-серьезному, с отношениями, и уверяла, что из армии дождется, на сторону не взглянув. Олежка, странное дело, ей даже верил, хоть и нагляделся, и наслушался, какие фортели выкидывают девки, обещавшие ждать.

Серьезность отношений и намерений он доказывал, как умел, и Танька недавно дала. Случилось все на школьной дискотеке, после трех стакашков дешевого портвейна — два выпил для храбрости Олежка, один — Танька.