Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928

Каждое выступление в Думе профессора Алексеенко было настоящим триумфом: он выступал очень редко, обыкновенно раз в год при обсуждении бюджета. При этом он произносил прекрасную продуманную, обоснованную, большую речь, которая продолжалась по несколько часов. Дума при этом всегда была переполнена и слушала оратора с величайшим вниманием, между тем как лучшие ораторы могли занимать внимание Думы не более получаса, потом внимание притуплялось, и в зале начинался глухой гул – прямой признак, что надо кончать речь. Дума встречала и провожала профессора Алексеенко громом аплодисментов; аплодировали все скамьи без исключения, без различия партий, хотя по убеждениям Алексеенко принадлежал к буржуазной партии октябристов. Но его беспристрастие, его эрудиция, его умение высоко держать престиж Думы в заседаниях комиссий, а главное – его колоссальное трудолюбие и работоспособность подкупали положительно всех, и в Думе он был наиболее популярным и любимым депутатом.

Иногда сильно издерганный на заседаниях комиссий Алексеенко нервничал и однажды даже отказался от дальнейшего председательства в Бюджетной комиссии. Я был в то время секретарем ее и понял весь ужас нашего положения, ибо оба его товарища никуда не годились. Я тотчас отправился к Гучкову и прямо сказал ему, что если он не уладит этого инцидента, то Дума с бюджетом не справится. Гучков понял серьезность момента и сумел уладить недоразумение: Алексеенко взял назад свой отказ.

Оба его товарища по председательству в Бюджетной комиссии – Марков 1-й[196] и Остроградский[197] были своего рода уникумы: первый был известный железнодорожный деятель, но он совершенно не годился в председатели, ибо не знал и не мог объять всю величину задачи государственного бюджета, расплывался в мелочах. Между прочим, он прославился своим выступлением, где просил не смешивать его с Марковым 2-м. Остроградский был совершенно пустой человек, гурман и bon vivant[198], и я даже не понимаю, почему он попал на этот серьезный пост товарища председателя Бюджетной комиссии. Заменял он профессора Алексеенко только один раз. Но и в этот единственный раз он настолько умел показать свою полную неспособность, что больше уже к нему и не обращались. Курьезнее всего было видеть, как он не мог окончить своей речи, пытаясь что-то резюмировать: ему приходили в голову все новые и новые мысли, и он все продолжал говорить без всякой связи и без всякой нужды. Сначала все смотрели на него с удивлением, затем начали улыбаться, а затем и спасаться бегством из заседания. А Остроградский все говорил, и в голову ему приходили все новые мысли.

Больше его уже не тревожили председательством. Впоследствии, когда профессор Алексеенко наладил работу Бюджетной комиссии, она уже катилась по определенным рельсам, и его могли иногда замещать товарищи, но только другие, новые.

Тотчас по приезде в Петербург в Думу профессор Алексеенко как южанин схватил жестокий плеврит и слег в постель. И мне выпала лестная, но тяжелая задача заменить его в Государственной думе во время первых бюджетных прений. Речь была обсуждена совместно с ним. Я предупредил Думу, что говорю не лично от себя, а от самой влиятельной партии в Думе. По-видимому, выступление мое было удачное, так как немедленно по окончании моей речи ко мне подошел один из лучших наших ораторов Н. Н. Львов и выразил удивление, почему я такую прекрасную речь закончил так неудачно? А закончил я ее, по соглашению с фракцией, заявлением, что Дума не остановится перед ассигнованиями на нужды армии и флота. В моей речи в Думе впервые было провозглашено, что народные представители будут относиться к бюджетным своим правам во всей их полноте и строгости.

– Как они скоро выросли! – раздалось тогда справа.

Впоследствии я ежегодно выступал с большой бюджетной речью при общих прениях, и кроме того, на мне же лежало и еще несколько отдельных смет. Хорошо помню, что смета департамента Государственного казначейства была разработана мною особо тщательно, и после моей речи ко мне подошел сотрудник «Русских ведомостей» и сказал мне, что до сих пор по бюджетным прениям эта моя речь была лучшей. Министр финансов Коковцов, что называется, рвал и метал: он представить себе не мог, как это его бывший подчиненный осмеливается так говорить с думской трибуны. Министры тогда еще не привыкли к свободам нашей конституции, и тот же министр Коковцов прославился известной тирадой:

– У нас, слава богу, нет парламента![199]

Дума, особенно слева, пришла в негодование от этого заявления, хотя здесь было очевидным lapsus linguae[200], ибо Коковцов хотел сказать: «Нет парламентаризма», т. е. ответственности правительства перед Думой.