Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928

На мол въезжают все новые и новые партии бронированных автомобилей, новеньких, с иголочки. Автомобили становятся в ряд у самого моря, как бы в ожидании новых хозяев. А вдали уже слышится какой-то гул: может быть, это конница Барбовича? Насколько в ней сохранилась дисциплина и не сбросит ли она всех нас в море, если ей понадобится еще и этот пароход «Константин»? А толпа перед пароходом все не редеет и плотным кольцом не пропускает никого. На пароходе виднеются уже наиболее юркие и расторопные: вот городской голова Иванов, вот генерал Петров с семьей, да еще с какой!

Эвакуация нашего парохода попала в грубые руки местной комендатуры. Эти дикобразы вообразили себя боевыми героями, а нас всех подвластными пленными. Особенно отличались своей грубостью господа ротмистры. Эти герои тыла забыли, как за канцелярскими столами они скрывались от боя на фронте, они забыли, что вся эта эвакуация сама по себе позорна для военных, не оказавшихся на высоте положения и сдавших даже столь неприступную крепость, как Крым. Они изощряли свою грубость и жестокость над беззащитными жителями, попавшими в эту крымскую ловушку. Они кричали на публику, боязливо жавшуюся к мосткам, и поминутно поднимали трап, грозя совершенно прекратить посадку на пароход, сами, между прочим, находились уже на борту в полной безопасности. Этим они лишь усиливали панику среди мирных жителей, испуганных перспективой близкой встречи с большевиками. Они не позволяли брать с собой багаж – последние жалкие остатки имущества несчастных беженцев, а впоследствии оказалось, что трюм пуст, и что пароход не может выйти в море из опасности перевернуться вверх килем. И вот трюм нагружают невыделанными овечьими шкурами, брошенными на берегу, между тем как там же, на молу остаются в пользу большевиков драгоценные грузы готового белья, материи и чемоданы отдельных пассажиров.

Я сам еле-еле попал на трап, несмотря на свое звание товарища председателя Комитета содействия русской армии, и то лишь благодаря заступничеству городского головы Иванова, держа лишь ручной багаж. Я думал, что вещи наши на молу пропадут и мы выедем совсем нищими. В те тревожные минуты о багаже очень мало думалось. Но мальчики-носильщики как-то проскользнули на пароход, разыскали нас и взялись за 80 000 рублей втащить наши вещи. И втащили, ухитряясь как-то лавировать между сплошной стеной обезумевшей от страха толпы.

– Нет ли у вас взаймы? – обратился я к Н. С. Мальцову[382], стоявшему неподалеку от меня. – Мне не хватает заплатить носильщикам.

– Вам сколько нужно?

– Да тысяч сто!

– Пожалуйста. – И эти сто тысяч передаются, как раньше ссужался один рубль.

Одна доставка вещей на пароход мне стоила около двухсот тысяч рублей. В то время сумма эта все же казалась чрезмерной, жалованья-то я получал ведь всего 90 000 рублей в месяц. Потом мы уже начали привыкать к новым деньгам за границей, где врангелевские деньги расценивались, например, в Греции – по полдрахмы, т. е. 19 копеек за 10 000 рублей. Турецкие торговцы на фелюгах, постоянно окружавшие наш пароход в Константинополе (кардаши), не без шика завертывали халву в тысячные врангелевские билеты-колокольчики и подавали сверток на палубу, подчеркивая тем ничтожность русских денег. Они их и не брали.

Наконец погрузка «Константина» окончена. Поздно вечером мы готовимся отойти на рейд и там ожидать событий. По пароходу в это время проносится весть, что кочегары и команда потихоньку убегают с парохода и что их осталась только половина. Отдают распоряжение к каждому кочегару приставить по одному сенегальцу и по одному юнкеру.

Снимаемся с якоря уже в темноте. Располагаемся на палубе под открытым небом прямо на полу. Ротмистр требует из публики рабочих в трюм рассортировать багаж. Замечу здесь, что с самого нашего вступления на трап парохода всякие общественные различия сразу утратились, мы все превратились в безличных беженцев, над которыми мудрили и мудрствовали господа ротмистры из комендатуры. Нелепо, например, было требовать, чтобы мы спускались в трюм перетаскивать тюки багажа, в то время как палуба была запружена здоровенными молодыми солдатами.

Спускаюсь в трюм и все время тревожусь, чтобы на пароходе не сделали нападения из конницы Барбовича. В трюме работы никакой нет, багажа очень мало, и он уже разобран по местам. Какой-то молодой офицер с фронта рассказывает окружающим подробности отступления с Крым ского перешейка. Подробности изумительные. Оказывается, красная конница Буденного[383] перешла по морю яко по суху, ибо Сиваш[384] действительно был сух. Бывали такие явления, что ветер отгонял всю воду Сиваша от берега к морю. Это совпало как раз с морозами, которые сковали вязкое дно Сиваша и дали возможность Буденному пройти в тыл наших войск на перешейке, не замочив ноги. Неожиданное появление Красной конницы в тылу произвело смятение и панику в наших войсках, и «неприступный Крым» был сдан в течение нескольких дней.

– Какое же мы дерьмо! – сказал мне С. Н. Чаев, встретившись со мной на пароходе.