ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА

«Амелия. Я прошу тебя снять проклятье твое с этого юноши. Он невинен. Он совершенно невинен перед тобою. Что ж касается до меня, то я также слишком невинна, чтобы просить за себя, но дай сказать мне, что с того печального часа, когда я сделалась женою твоею, я была так верна холодному союзу нашему, как будто сердце мое с самого начала принадлежало тебе или как будто было побеждено твоим великодушием после. Еще раз умоляю тебя – пощади этого мальчика…

Уэнтуорт. Женщина! всегда ли просьбы твои так горячи, как теперь? Клянусь небом и землей, если бы я еще колебался, то это заставило бы меня решиться. Поди в свою комнату теперь и в глубоком размышлении обдумай, как хорошо будет раздаваться имя твое – в то же время и мое имя, – когда его будут произносить в насмешках».

Нам известно, что аналогичные соображения в значительной степени руководили и Пушкиным: он вменял себе в обязанность защищать от насмешек свое имя, принадлежащее всей стране.

Другой драматический очерк Корнуоля, «Людовико Сфорца», трактовал не менее сложную проблему – право на мщенье.

457

Вот одна из сцен драмы:

«Изабелла (в сторону). Благодарю вас, духи мести! (К Людовико.) Теперь пора вкусить бессмертного вина, государь, и выпить в честь Купидона.

С ф о р ц а. Вино очень холодно.

Изабелла. Оно скоро покажется тебе горячее. Говорят, что оно согревает сердце. Вчера я читала об одном старике, поэте греческом, который посвящал всю жизнь свою вину и умер от винограда; ведь это справедливо, кажется?

С ф о р ц а. Да. Это вино…

Изабелла. А сколько рассказывают повестей о людях, которых бесчестная жизнь имела бесчестный конец: я думаю, что кровожадный убийца всегда умирал также от убийства, а изменник от измены!… Так яд дается за яд…

С ф о р ц а…Сердце мое, сердце мое! Злодейка! Я слабею, слабею – ах!…

Изабелла. Я хотела легче совершить правое мщение свое, но невозможно было… Что ж было делать? Другого спасенья не было, и кровь пошла за кровь…»

Такие сцены напряженных и злых страстей – гнева, гордости, похоти, мстительности – перечитывал Пушкин в утро 27 января.

Но время идет. Скоро одиннадцать. Карандаш поэта отчеркивает в оглавлении «Людовико Сфорца», «Амелию Уэнтуорт», «Сокол», «Любовь, излеченную снисхождением», «Средство побеждать».

Пушкин завертывает книгу в плотную серую бумагу, надписывает адрес и быстро набрасывает сопроводительную записку. Это его знаменитое последнее письмо Александре Осиповне Ишимовой:

«…Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете – уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать».

Такова последняя запись Пушкина. Уходя из жизни, он посылает безвестному малому товарищу по их общему делу – служению русской литературе – свою озаряющую похвалу, бодрящую ласку и прощальный привет.

458

Нам известна точная история этой последней посылки Пушкина. «27 января, – свидетельствуют друзья поэта, – в третьем часу пополудни девица Ишимова получила от него пакет, собственною рукою его надписанный, в нем книгу для перевода и письмо, после которого, по всей вероятности, уже некогда ему было написать ни строки, кроме означенного адреса на пакете к ней».

Это верное указание: писать более было некогда. Предстояло спешно сговориться с Данзасом, отправиться во французское посольство к д'Аршиаку, послать за пистолетами к оружейнику Куракину, условиться о месте и часе встречи, переодеться, как для вечернего выхода, в свежее белье и до наступления сумерек обменяться огнем с противником. Сколько дел, и как мало времени!

Редактор «Современника» отодвинул книги, положил перо и отошел от письменного стола.

Последний литературный день поэта Пушкина был окончен. Двадцатилетний творческий труд его обрывался навсегда.

Это было в среду двадцать седьмого января 1837 года в одиннадцать часов утра.

ЛЕОНИД ПЕТРОВИЧ ГРОССМАН