Записки диверсанта

— Извините, меня вызывают… Подержав в руке замолчавшую трубку, тяжело опускаю ее на рычаг. Конечно, Борис Иванович выбрал неподходящее время для курортных разъездов. Здравомыслящие люди в конце октября на юг не едут. Но все равно тон Чернюгова слишком неуважителен. Или у бедняги голова закружилась от повышения по службе? Пожав плечами, звоню опять. На сей раз в Управление военно-транспортной службы Октябрьской железной дороги, своему однополчанину Коле Васильеву. Этот все растолкует! И впервые слышу в ответ короткое страшное слово: «Взяли». Взяли? Арестовали Бориса Ивановича? Милейшего Бориса Ивановича Филиппова, всегда трепетавшего перед начальством? Душевного, простецкого Бориса Ивановича? Непостижимо! Значит, его дружелюбие, заботливость, простота — все это было страшной маскировкой?.. Я вдруг стал противен самому себе. Да что же такое происходит? Или я чего-то трушу? Как посмел я усомниться в Филиппове?! А беспощадный голос совести тут же спросил: "Но в Якире, которого ты тоже знал, все-таки усомнился? Филиппов арестован теми же органами. Почему теперь ты не веришь? Или опять думаешь, что тут ошибка? Оставь! Точно так же ты думал, услыхав первый раз об аресте Якира! " Окончательно растерявшись, решил позвонить еще одному другу — Н. С. Фрумкину. Он встречал меня на пристани и показался почему-то очень грустным. Фрумкин ответил, что зайдет ко мне сам, а от телефонного разговора уклонился. Больше я не подходил к аппарату. Теперь догадался, почему по знакомым телефонам отвечали чужие люди. Значит, правдой оказались темные слухи о массовых арестах на моей родине. Слухи, доходившие даже до Испании! Я вышел из гостиницы и долго бродил по городу, пытаясь осмыслить происходящее. Мозг сверлила неотступная мысль: "Завтра надо ехать в Москву. Какие новости ожидают там?" В номер вернулся поздно ночью: не хотелось оставаться один на один с черным телефонным аппаратом. Земля вновь уходила у меня из-под ног…

… На следующий день, ожидая поезда, я все же не выдержал и заглянул в комендатуру Московского вокзала. Чернюгов запер за мною дверь и шепотом сообщил, что летом арестованы начальник военных сообщений Красной Армии Аппого и начальник военных сообщений Ленинградского округа комбриг Картаев.

— Враги народа! — испуганно поведал Чернюгов. — А Филиппов был пособником Картаева. Я видел — Чернюгов горит желанием сообщить еще какие-то детали, но почувствовал, что с меня довольно… В поезде не смог уснуть до самого Калинина. Невыспавшийся, разбитый физически и нравственно, докладывал я московскому начальству о своем возвращении. Меня поместили в гостиницу, сказали, что вызовут. Я принял пирамидон и завалился спать. Проснулся под вечер. В гостиничных коридорах стояла гнетущая тишина. И вдруг меня осенило: надо немедленно пойти к моему бывшему киевскому начальнику, близкому другу Ивану Григорьевичу Захарову. Вот с кем можно поделиться тревогой, вот кто разрешит сомнения! Но в доме друга застал горе. Жена его встретила меня заплаканная и в трауре. Страшную историю рассказала она. Последние недели Иван Георгиевич жил в бесконечной тревоге, ожидая самого дурного. Арестовали двух его прямых начальников, с которыми он и жена были дружны семьями. Захаров пугался каждого шороха, стал замкнутым и раздражительным. Однажды под утро раздался торопливый и настойчивый стук в дверь. Иван Георгиевич привстал, но тут же, охнув, потерял сознание. Умер он от разрыва сердца. А как оказалось, приходил всего-навсего дежурный по части со срочной служебной телефонограммой… Не помню, сколько часов бесцельно бродил я по городу. Очнулся, увидев, что стою перед домом еще одного давнишнего товарища, с которым мы прослужили в одном полку восемь лет. С трудом поднимался на пятый этаж старого дома, опасаясь, что и здесь застану слезы, страстно желая, чтобы мой друг оказался жив и здоров.

— Позвонил. В квартире послышались тихие шаги. Они замерли у двери/Минуту спустя донесся приглушенный голос:

— Кто там?

— Свои! — радостно крикнул я.

— Кто свои?

— Да это я, Старинов!

— Старинов? Вы! Подожди, Илья, сейчас открою. Залязгали замки. Один. Другой. Третий. Дверь наконец приотворилась.

— Входи, — сказал товарищ, опасливо заглядывая за мою спину. Закрыв дверь, он облегченно вздохнул, протянул руку, улыбнулся. Но лицо его тут же вытянулось.

— Ты?.. Ты откуда?

— Из спец-командировки.

— А почему во всем заграничном?

— Да ведь я за границей и был. Еще не успел переодеться.

— Вот оно что!.. За границей?! Мы топтались в передней. Мне не предлагали раздеться.

— Я что — не вовремя? Мой товарищ внимательно разглядывал кончики своих комнатных туфель.

— Ты извини, Илья… Но знаешь, время такое… Между прочим, недавно арестовали наших однополчан. Ювко взяли, Лермонтова. А они в оппозициях не состояли… Всегда генеральную линию партии признавали… Он опустил голову так, что почти уперся в грудь подбородком.

— Ясно, — сказал я. — В оппозиции не состояли, никуда не ездили… Извини! Меня не удерживали. Дверь затворилась без стука. Спускаясь по лестнице, я чувствовал, что задыхаюсь. Вышел на тротуар.