Записки для моих потомков – 2

– Скажи, что на тебя напали грабители и отобрали дневник… Нет, не поверят. Или поспорь с папой, сможет ли он расписаться с закрытыми глазами… Нет, опять не подойдёт. Или давай я пока дам тебе свой дневник?

Но мне так надоело врать!

– Дурак, он же может посмотреть на обложку! – крикнула я. А Олег обиделся и ушёл. Ну и пусть…

Дома меня ждали неприятности. Мама затеяла стирку и увидела моё испорченное платье. Я нечаянно залила его папиной разноцветной тушью для чертежей, когда думала о природе и рисовала бабочек. Папа раскричался так сильно, что мама всё-таки за меня заступилась и сказала:

– Сергей, сдерживайся. Ты в последнее время стал какой-то нервный.

Папа снова закричал:

– Это я-то нервный?! Другой бы на моём месте её давно выпорол!

Весь вечер он время от времени твердил:

– Вот нервного нашли! Никакой я не нервный…

Его настроение улучшилось только после ужина. Когда мама мыла посуду, папа подошёл к ней, поцеловал в шею и тихо сказал:

– Моя девочка…

Мама шлёпнула его по руке кухонным полотенцем и засмеялась. Ну прямо как маленькие!

Тут я быстренько достала дневник и спросила:

– Пап, а ты точно не нервный?

– С психикой у меня всё в порядке, – подтвердил папа.

– Тогда распишись, – сказала я и подала ему дневник.

Папа расписался, не дрогнув лицом, потом медленно повернулся ко мне и сказал спокойным размеренным голосом:

– Нет, я не нервный… – и вдруг как закричит: – Никаких цирков! Никаких «гулять»! К компьютеру близко не подходить! И к телевизору! Математика, математика и ещё раз математика! И всё!!!

Наступила суббота. Мне не нужно было идти в школу. Какое счастье! Но папа, видимо, решил взяться за математику основательно и стал сам выдумывать разные задачи:

– Вот, дочка, представь, была бы у нас большая семья. И покупали бы мы каждый день много хлеба.

Целых семь буханок. А каждая буханка сейчас сто́ит двадцать пять рублей. Так сколько бы нам пришлось платить за семь штук?

Я пошла в комнату решать задачу, а тут как раз явился дядя Саша и папу от меня отвлёк. Мама стала собирать на стол, обнаружила, что дома нет хлеба, и отправила меня в магазин.

Я подошла к тётеньке в кассе и сказала:

– Посчитайте мне, пожалуйста, за семь буханок хлеба.

Она нажала на кнопочки кассового аппарата и говорит:

– Сто семьдесят пять рублей. А зачем тебе так много хлеба? Ты и не донесёшь.

Я обрадовалась:

– Ой, спасибо! Мне так много не надо, мне только одну буханку! Кассирша пожала плечами, выбила чек, я взяла хлеб и весело побежала домой.

Папа играл с дядей Сашей в шахматы. Он увидел меня, хлопнул себя по лбу и вспомнил про задачу:

– Как наши математические успехи продвигаются?

– Сто семьдесят пять рублей! – выпалила я.

Папа был доволен. Он сказал, что, как только я исправлю двойки, мы пойдём в цирк. Но тут кто-то позвонил в дверь, и меня ударило недоброе предчувствие. Перед глазами поднялся туман… И в этом тумане возникло лицо той доброй тётеньки с базара. Я, наверное, потеряла сознание, потому что сразу же помчалась в свою комнату и за лезла под кровать. Под кроватью было немножко пыльно. Пыль пахла перцем и щекоталась в носу.

Мне хотелось громко закричать и заплакать, но я сдерживалась изо всех сил.

Взрослые о чём-то говорили в передней, мне не было слышно. Потом входная дверь хлопнула, и в мою комнату вошёл папа. Он молча вытащил меня за руку из-под кровати и поставил перед собой.

– А ещё говоришь, что ты не нервный! – попыталась напомнить я.

Но папа будто оглох и продолжал молчать, пристально глядя на меня. Я поняла, что врать бесполезно и, плача, рассказала папе всё от начала до конца. Кроме Олежкиного звонка директору и того, что папу вызывают в школу. Язык не повернулся. Папа выслушал меня и молча вышел, закрыв дверь. Мне стало немного легче. Но ненадолго, ведь оказалось, что никто со мной не разговаривает. Они объявили мне бойкот. Я проплакала почти весь вечер. На следующий день повторилось то же самое, и вечером я опять плакала.

Утром в понедельник я плакала по дороге в школу. Я стояла за деревом возле школы и ревела в три ручья. У меня даже голова заболела.

– Ты что тут делаешь? – послышался чей-то голос. Это был Юрий Михайлович.

– Пла́чу…

– О чём же ты, красна де́вица, плачешь? – засмеялся он.

– О математике…

Юрий Михайлович взял меня за руку и повёл в директорскую. По пути он заглянул в класс и вежливо сказал Римме Анатольевне (она, оказывается, уже вышла на работу):

– Извините, я задержу на один урок вашу ученицу. Сейчас ведь литература? Тогда ничего страшного.

Он посадил меня на стул напротив и участливо спросил:

– Как здоровье отца? Если не ошибаюсь, у вас наследственное заболевание сердца?

Я снова заревела, и он дал мне попить воды. Мои зубы стучали о стакан. В воду капали слёзы.

– Я вас обманула, – прорыдала я. – Папа у меня здоровый как бык.

– Ну-ну, успокойся. Ты же совсем не глупая девочка. Читала «Денискины рассказы»? Помнишь: «Тайное становится явным»?

– А если я боюсь!

– Чего ты боишься?

– Ва-а-а-ас… И математику…

– Что же это – мы такие страшные?

– Да-а-а… Вы мне всегда двойки ставите…

Юрий Михайлович вздохнул, повернулся к окну и тихо сказал: