Записки домового

К этому обильному началу успехов, остроумно открытому Марианною, Халеф прибавил другой, не менее удобный в настоящем случае: главному евнуху, Ахмак-Аге, давно дано приказание исполнять без доклада падишаху все желания и прихоти королевны Франкистана, а визирю, дефтердару и казначею — отпускать под расписки Ахмак-Аги все, чего он для нее потребует. Эти два обстоятельства представляли большие выгоды и для устройства свободных сношений между Халефом и Марианною, и для получения денежных средств на покупку усердия к правому делу.

Словом, все соображения вели к тому, что Марианне должно остаться в гареме; и она наконец согласилась, но не прежде как убедив Халефа взять себе ее деньги и по крайней мере часть драгоценностей, которые теперь были нужнее ему, чем ей.

Надежда возродилась в сердцах любовников. Они условились в способе и местах свиданий, в средствах взаимной передачи известий, в мерах, которые надлежало принять немедленно для личной безопасности, и долго еще разговаривали о своем настоящем и будущем положении. Об этой отвратительной роже, которую Ди наклеил Халефу, теперь нечего было и думать; надо носить ее до времени, взложив упование на Аллаха: но как быть, если, возвратив престол, бедный Халеф не возвратит себе прежнего лица?.. Панна Марианна заявила, что, несмотря на всю любовь свою, она никогда не решится дать поцелуя Халефу сквозь лицо Доктора Ди и ни за что в свете не позволит мужу поцеловать себя жесткими и нечистыми губами этого гадкого чернокнижника. Я думаю, что при рассмотрении вопроса о том, кого любить и за кого выходить замуж в случае перемены лиц, это обстоятельство должно принять в первое соображение: в самом деле, что же это за любовь, что за супружество без поцелуев?.. Как у Халефа на виду оставались еще прежние руки, то панна Марианна, повторяя пылкие клятвы в вечной любви своей к несчастному жениху, в состоянии была целовать кончик его мизинца: но Халеф не мог поцеловать ее ровно никуда, не имея при себе своих губ!.. Он печально вздохнул при мысли, что это мучительное для них обоих состояние может продолжиться всю жизнь, и чуть-чуть не подумал — стоит ли в таком случае жениться?.. стоит ли выходить замуж?.. По крайней мере я теперь задаю себе эти вопросы; и, признательно сказать, ума не приложу, как решить их. Много на свете написано романов: но сколько еще остается вовсе не разобранных задач любви, в которых сердце не знает, как поступить безошибочно! Например, эта: когда вы обожаете свою невесту, и невеста вас обожает, и вдруг кто-нибудь поменяется лицом с вами?.. Этот случай, и теперь еще возможный, а в прежние исторические времена и очень обыкновенный, кажется, до сих пор не приходил в голову ни одному романисту, ни одному великому исследователю тайных мучений женской души. После этого, спрашиваю, какую пользу приносят нам романы, когда в них не находишь решения и руководства даже на такие простые задачи сердца? Но мы уклоняемся от истории, которая важнее всего на свете.

На прощание, по свидетельству самых достоверных историков, как восточных, так и западных,[36] панна Марианна поцеловала только белый и мягкий мизинец Халеф-Падишаха. Он заплакал с горя, что даже и этого ничтожного знака любви, преданности, благодарности не мог дать своей великодушной невесте. Закутав голову в покрывало и надев на себя женский плащ, он с глубоким вздохом снова поцеловал край юбки панны Марианны и удалился. Но прежде сама она, своими прелестными ручками, опоясала его под плащом двумя дорогими турецкими шалями и все карманы набила деньгами, ожерельями, запястьями, жемчугом и золотыми вещицами, которые безопасно мог он продать в городе на свои первые надобности.

Большую часть гаремных садов Халеф прошел боковыми дорожками очень благополучно; но при повороте в одну из главных аллей, которой никак нельзя было избегнуть, он нечаянно столкнулся с одним из старших и самых сердитых евнухов, который вдруг схватил его за руку и завизжал своим пронзительным дискантом:

— Ах, ты куда, приятельница?.. Стой!.. Кто ты такова? Зачем не в своей комнате?.. и куда это изволила собраться в ночное путешествие?

Халеф испугался. И было чего! Вещи, которые при нем находились, могли послужить самозванцу превосходным предлогом к преданию его смерти как вора, если бы даже и не было доказано, что он проник в священную ограду гарема для любовного свидания с которою-нибудь из женщин падишаха. Но присутствие духа не оставило несчастного Халефа при этой опасной встрече. Узнав поимщика по его писку и полагаясь на действие своего голоса, он важно отвечал ему:

— А!.. это ты, Сиксиз-Бег?.. Хорошо, что я с тобой встретился. Я искал тебя. Тише!.. не делай шуму!.. Падишах ходит инкогнито. Он переодет женщиною. Что, разве ты не узнаешь меня?

— Что я за собака, чтобы не узнать даже и впотьмах лучезарной персоны падишаха, убежища мира? — сказал Сиксиз, распростершись на земле перед Халефом в еще в большем испуге, чем его повелитель. — Простите раба вашего за дерзость, с какою он… в первую минуту…