Записки домового

Фузул-Ага и мулла, чтобы доставить падишаху и султанше нужное время на безопасный проезд до Ленкорана, деятельно продолжали эти врачебные операции, находя при столь верной оказии и некоторое народное удовольствие потешиться над тем, что ширванцы и персияне называют «тупостью безмозглых турков», хемакети Этрак би-идрак. Вскоре все лица высокостепепных пашей перепутались; никто не хотел узнавать своего товарища, думая, что это, может быть, и кто-нибудь другой; каждый, получив рожу доктора, бежал тотчас к хекиму и мулле лечиться и передавал ее своему врагу. Это неблагополучное лицо свирепствовало по турецким шеям, как чума, и навело ужас на весь Гюлистан. Паши, беи, эфендии, весь генералитет и штаб армии на ночь завертывали головы свои шалями из предосторожности, чтобы оно к ним не прилетело и не пристало; днем они беспрерывно отплевывались во все стороны как от наваждения и читали молитвы. Некоторые до конца держались той теории, что это лицо заразительно, что оно просто проказа, и европейские врачи, находившиеся при армии, усердно поддерживали потом это смешное мнение во Франции, Италии и Англии. Но огромное большинство чиновных турков твердо было убеждено, что тут действует шейтанлык, дьявольщина. С тех пор как лицо доктора явилось на исполинской фигуре Уздемир-Оглу, они смекнули, и никто из хороших и хладнокровных наблюдателей более не сомневался, что это не ширван-шах ежедневно уходит из своих комнат, а, собственно, его поганое лицо перескакивает с головы на голову. Таким только образом догадались они наконец, что тут решительно проказничает колдун-самозванец: ясно и очевидно, что он придумал это адское средство для своей защиты и, колдуя в своей столице, наклеивает из Шемахи свое старинное лицо на всех пашей поочередно и делает из их собственных лиц настоящую кашу, чтобы удержать победоносное стремление оттоманской армии.

Как скоро этот факт был приведен в ясность, киахья-бей принял свои меры. Между тем как в Гюлистане продолжалась страшная безладица, войска шли вперед без начальников и подошли к самой Шемахе. Но благоразумный киахья послал им предписания от имени садр-азема остановиться в движении и неприметно отступать к Куре. Чтобы не перепугать их могуществом колдуна, он, с одной стороны, распустил слух, будто садр-азем уехал в Стамбул для отдачи отчета в своих действиях, а с другой, донес Стремени падишаха, что по причине дождей армия должна опять остановиться у берегов Куры; а как притом садр-азем Мустафа-Паша пропал без вести, то и требуется новый верховный визирь. Это донесение напечатано у историографа Наимы.

Синан-Паша был назначен на место Мустафы.

Разумеется, что бородобрей и мулла благоразумно улизнули из Гюлистана еще в самом разгаре ужаса и суматохи. Лицо доктора Ди окончательно досталось повару Далтабан-Паши: бедный ашчи так перепугался этой отверженной хари, что бежал с нею в муронские горы; но его поймали и для очистки дела отправили на поклонение святым местам под именем ширван-шаха.

Горничная Марианны, объявившая себя королевною Франков, была закупорена в тахтиреван и отослана в Константинополь, где она, как известно, сделалась одною из самых любимых супруг Мурада Третьего.

Все пришло в должный порядок, тем более что киахья-бей, за свою мудрость, получил чин полного паши и тифлисское наместничество.

Остальное может быть рассказано в нескольких словах. Когда турецкие войска приближались к Шемахе, и ширванские полки, бросая оружие, стали перебегать к неприятелю, ужас объял бедного доктора Ди, и, по зрелому соображению всех обстоятельств, он решился послушаться жены и принять место каноника при соборе Святого Павла. Но как явиться в Лондон без своего лица? Кто ему там поверит, что он точно доктор Джон Ди?.. Он бросился к своему кожаному мешку: его нет!.. и никто не знает, куда он девался!.. Это очень опечалило доктора, потому что там же находился и белый выпуклый камень, но не привело в отчаяние. До приказал своему хеким-баши достать в городе все снадобья, какие были нужны, сам приготовил из них порошки и сочинил себе новую карманную аптечку. Однажды утром, переодевшись в одно из платьев, которые Халеф употреблял для своих таинственных прогулок, он набил карманы деньгами и дорогими каменьями, взял с собой порошки и вышел в город «по делам Аллаха и государства».