Записки драгунского офицера. Дневники 1919-1920 годов

Через пять минут после того как мы прошли, по крайней мере, через десять закоулков, галерей и поворотов, похожих друг на друга, как двойники, становится совершенно ясно, что мы заблудились и что, пожалуй, опять вернулись на старое место. Да, так оно и есть: вот на стене нарисован грубо и аляповато огромный паровоз, а рядом неприличные рисунки; я помню, мы уже проходили мимо них. А может быть, был в другом месте подобный же рисунок? Кто их разберёт!

Факел догорает. У всех на душе становится как-то нехорошо, и где-то шевелится ещё неосознанный, только предугадываемый страх. Пока это ещё только беспокойство и нервность. Все наперерыв дают разные советы и делают всевозможные предположения. Одни советуют идти направо, другие – налево; при этом все готовы дать головы на отсечение, что именно их предположение правильно.

Надо взять солдат в руки, и это делает Львов. Голос у него властный, твёрдый, как сталь, и совершенно спокойный, даже слишком спокойный, и по этому именно излишку спокойствия я понимаю, что и он волнуется, но драгуны в таких тонкостях не разбираются. Все умолкают. Толпы больше нет, а есть солдаты и во главе их – вождь. Все тихо садятся в полукруглой пещере. Остаток факела дают Фирксу: он найдёт выход, так как один идёт быстрее, чем толпа; достанет факелов и вернётся. Мы же потушили остаток второго факела – это и экономно, и безопасно – и будем ждать в полном безмолвии и в полном мраке. Фиркс быстро уходит. Свет от его факела быстро удаляется, гаснет где-то за многочисленными поворотами и наконец исчезает вовсе.

Полный мрак и тишина. Изредка кто-нибудь вздохнёт потихоньку, да скатится из-под ноги камешек. Проходит пять минут. На самом деле, кажется, что прошло, по крайней мере, полчаса. Хочется курить, но нельзя. Проходит десять минут. Нервы у всех натянулись, хочется встать во весь рост и громко крикнуть.

Вдруг вдали что-то как будто промелькнуло – или это только показалось? Проходит ещё 3 минуты. Опять, теперь уже явственно, мелькнул слабый отблеск. Это факел. Но чей? Слышны шаги, и появляется Фиркс и с ним драгун с запасными факелами. Мы быстро встаём и снова двигаемся вперёд. Поворот за поворотом мелькают белые внутренности земли, словно гигантские кишки, переплетённые, как змеи, с жуткими пещерами, обрывами и завалами.

Наконец, измученные, израненные, с ноющими ногами и исцарапанными руками, мы добираемся до какого-то слабого света. Словно серебряная нить, тянется тонкий, как жало, луч света откуда-то сверху. Это, очевидно, заваленное взрывом отверстие. Искать ли новое, не взорванное, или раскопать это и выбраться? Последнее вернее. Начинаем отваливать огромные камни. Пот льёт ручьями. Под землёй трудно дышать и работать.

Наверху молчание. Если там есть наш часовой, он, очевидно, думает, что под ним копошатся бандиты. Вот уже готово отверстие величиной с лисью нору. Мы кричим: сверху отвечают, но по голосу видно, что не верят нам, думают, что это товарищи «врут». Первым ползёт Маклаков, с трудом протискивается, и его ноги исчезают где-то под потолком. Выходим поодиночке. Уже вечереет; после духоты и копоти факелов кажется холодно, и странным кажется ветер после подземной тиши. На этот раз выбрались благополучно.

Багерово

Апрель, 1919 г.

Эскадрон уходит из Багерова в Керченскую Крепость. Я и корнет Старосельский 1-й остались со взводом 4-го эскадрона для охраны станции и наблюдения за разрушенными и покинутыми каменоломнями. Официально считается, что в них больше никого нет.

Это официально. А неофициально все прекрасно знают, что во время вылазок удрало не более 15-20 человек, что убито человек 10 и что остальные 50-60 человек никак не могли испариться в воздухе. А если не испарились – значит, остались внутри: спрятались где-нибудь внутри каких-нибудь отдалённых тупиков, замуровались где-нибудь в глухой боковой галерее. Ведь есть ещё очень мало исследованные углы. Например, вчера, гуляя по лугам, набрёл на брошенные разработки того же камня в ; версты правее наших ломок. Кто знает, быть может, эти шахты соединены с другими? Вход в них запирается массивными чугунными воротами и вдобавок сверху надпись: «Опасно! Вход воспрещается».

Невзирая на это, любопытство толкнуло меня влезть и в эти галереи. С трудом открыл я тяжёлые и ржавые ворота и начал исследование ходов. Потолок в них гораздо ниже, и вообще они значительно хуже и мрачнее Багеровских.

Вернувшись со станции, я подвергся настоящему нападению со стороны телеграфиста. Этот несколько робкий господин решил во что бы то ни стало исследовать каменоломни в надежде найти зарытые разбойниками деньги. Клад – это его id'e fixe [25]. Она не даёт ему покоя ни днём, ни ночью. Ему мерещатся толстые кипы керенок и слитки золота, защемлённые где-нибудь в узком отверстии между камнями и тщательно засыпанные пылью. Но всему мешает его трусость. Мысль остаться одному под землёй никак не укладывается ему в голову. И поэтому он умоляет меня сопровождать его во время его расследований. Что же, идти так идти.