Записки экстремиста

Мальчики уже спали, и их угол комнаты тонул в темени. В нашем углу горела настольная лампа, освещая на столе принесенный Веточкой из столовой мой ужин: миску с творогом, кусок пресной лепешки, кружку с остывшим, заваренным мятой чаем.

– Все без происшествий? – спросила Веточка.

Сердце ее говорило ей много больше, чем мои слова.

Но я не стал признаваться в том, что происходило со мной весь нынешний день. Не имел я права взваливать на нее свою муку. Этого только не хватало. Я должен был беречь ее. Не многим так повезло, как мне с нею.

– Никаких происшествий. Какие там происшествия… – отозвался я.

Я сел за стол, она села напротив меня, и электричество отключилось. И в самом деле, поздний уже был час.

Веточка зажгла мне фонарь, я поужинал, и мы стали укладываться.

И только мы легли, в дверь постучали.

– Кто это может быть? – с той мгновенно вернувшейся к ней прежней тревогой спросила Веточка.

Я вскочил и, светя перед собой фонарем, открыл дверь.

Из черноты штольни в лицо мне ударил такой же сноп света, и я ничего не увидел.

– Лег уже, что ли? – спросил меня из темноты голос Рослого.

Я опустил фонарь лучом вниз, он сделал то же самое, и я увидел его, а он, должно быть, увидел меня.

– Пойдем погуляем, – сказал Рослый.

– Нет, я лег уже, – отказался я.

– Пойдем пройдемся, – снова позвал Рослый. – Надо. – И я понял, что это не блажь с его стороны, действительно надо.

– Все-таки что-то случилось, да? – спросила меня Веточка, когда я одевался.

Но ответить ей ничего вразумительного я не мог.

Рослый ждал меня чуть поодаль от нашей комнаты. И в ожидании, светя фонарем, рассматривал болтовое соединение в металлическом креплении штольни.

– Как думаешь, сколько лет еще выдержит? – сказал он, тыча фонарем в соединение, когда я подошел.

– Да пока, полагаю, беспокоиться нечего, – сказал я.

– Ну, лет двадцать, а? – сказал он, по-прежнему держа соединение в пучке света.

– Да, пожалуй, – сказал я.

– Пожалуй, пожалуй… – повторил Рослый и пошел по штольне к главному коридору, и пошел за ним следом я.

С минуту мы двигались молча – я ждал, а Рослый все не заговаривал, и наконец он сказал:

– Волхв к тебе еще не подкатывался?

Я не понял.

– Что ты имеешь в виду?

Рослый снова молчал какое-то время.

– Значит, еще нет, – сказал он затем. – Или хитришь?

Я разозлился. Последнюю пору он постоянно позволял себе разговаривать вот таким образом – будто высший судья, будто уличая тебя в чем-то, – и эта его манера выводила меня из себя.

– Давай-ка ты сам не ходи вокруг да около, – сказал я. – Давай попрямее.

Я посветил ему фонарем в лицо, и Рослый, недовольно сморщившись, отвернул лицо в сторону.

– Ладно, – сказал он, когда я отвел фонарь, – мне понятно. Не подкатывался к тебе. Ясно. Почему-то стесняется тебя. Меня – нет, Магистра – нет, а тебя стесняется. Странно. Ты не обратил на него внимания сегодня? Совсем к черту расквасился.

– Ну, положим, – пробормотал я. У меня было ощущение, что Рослый сказал это про меня самого. – Сегодня-то… что ж удивительного.

Рослый резко остановился, поймал меня за рукав и, развернув к себе, заставил тоже остановиться. Лицо его оказалось у моего лица, и меня обдало его дыханием.

– Волхв хочет наверх, ясно? Просится, ясно? Чуть не плачем, просится. Хочу, говорит, умереть на земле. Главное, говорит, сделано, дело крутится, а я уже старый, толку, говорит, от меня все меньше и меньше, только буду тут у вас хлеб есть!

Меня окатило холодом. Я вспомнил не Волхва – каким он был нынче, я вспомнил себя. Не очень-то я далеко ушел от него; разве что он просился наверх, а я изо всех сил отпихивал от себя вопль об этом.

– Это что… сегодня?

– Сегодня, ясное дело, – грубо сказал Рослый. – Все сегодня. Понимаешь, надеюсь, значение события?

Конечно же, я понимал.

Мало того что это был Волхв, старейшина, патриарх нашего движения, человек, на биографии, на судьбе которого учились наши дети, что было ужасно само по себе; но это ведь был именно Волхв, старейшина, патриарх, и как мы могли ему отказать? Однако не отказать ему – создать прецедент, и чем тогда все закончится?

– А что Магистр? – спросил я.

Рослый выругался.

– А тоже расквасился, глядеть тошно. Он за то, чтобы отпустить.

– В самом деле? – Я удивился. Неужели обычная ироничная трезвость до того изменила Магистру, что он способен закрыть глаза на те неимоверные осложнения, которые неизбежно возникнут у нас, позволь мы Волхву выйти наверх.

– А ты нет? – вопросом на вопрос ответил мне Рослый.

– Я не знаю, – честно сказал я. – Для меня это полная неожиданность. А что ты?

– Пойдем, – тронул меня за плечо Рослый. Мы пошли, светя себе под ноги, и он сказал: – А пусть уходит, черт с ним, что делать!

– В самом деле? – снова непроизвольно спросил я.

– А что делать?! – взмахнув руками, едва не закричал Рослый. – Ты можешь ему сказать – нет?! И Магистр не может. А почему, считаете, я могу? Он так просится, такой жалкий, смотреть на него…

Рослый недоговорил.

– А почему ты считаешь, что я «не могу»? – спросил я. – Я тебе не говорил такого.