Записки гайдзина

– О, господи! – воскликнула она с таким сочувствием, как будто я стоял голый на пепелище. – Да как же это? Как вы смогли выдержать?

Не зная, что сказать в ответ, я взял банку с пивом и сделал несколько хороших глотков.

– Мы тут два года только, – продолжала она, – и уже на пределе. Как можно среди них жить?! Они все такие бестолковые!

– Хм, – сказал я, тряхнув банкой. На донышке плеснулись остатки.

– Ничего с первого раза не понимают. Все надо повторять дважды.

– М-м-м, – промычал я и вылил остатки в рот.

– И еще они очень любопытные.

– Ага. – Опустевшая банка вернулась к своему папуасу.

– Вы согласны?

– Даже не знаю...

– Только выйдешь на улицу, как они сразу на тебя смотрят.

– Неужели?

– А на вас разве не смотрят?

– Бывает.

– Ну вот, видите...

Двери в тамбур разъехались. Вкатилась тележка. Девица в синей униформе церемонно поклонилась пассажирам.

– Обеденные наборы, закуски, чай, кофе, пиво...

Я выхватил из кармана зеленую бумажку с двумя танцующими журавлями.

– Пиво, будьте любезны!

– Триста иен.

– А побольше нет?

– К сожалению, только такие.

– Тогда две.

– Шестьсот иен. Пожалуйста.

– Спасибо.

Зажав сдачу в кулаке, я откупорил банку и сделал глоток. Моя попутчица смотрела на меня.

– А вы что, знаете японский?

– Ну... В каком-то объеме. Вы попить ничего не хотите? А то она сейчас уйдет. Кофе, чай...

– Да чай-то, поди, зеленый...

– Черный тоже бывает. Спросить?

– Не надо. У них разве чай? Разве они в чае понимают?

– Да уж, – сказал я. – То ли дело в Мытищах!

– Ой! – всплеснула она руками. – Вы из Мытищ?!

– Нет, – мотнул я головой. – Я из этих... Из Черемушек.

– Да-а-а... – мечтательно произнесла она. – Закрою глаза и вижу. Дачу вижу... Клубнику... Вы сейчас из Токио едете?

– Из Токио.

– Свеклу везете?

– Не понял.

– Живете-то где?

– Тут недалеко. Минут через двадцать вылезать.

– И что, у вас там свеклу продают?

– Не замечал...

– Значит, в Токио надо покупать! Там все есть. Гречка, свекла, укроп, черный хлеб... Вы женаты?

– Нет.

– Тогда тем более. Я вам нарисую, как магазин найти. Там даже пряники один раз выбрасывали. У вас есть на чем?

Я отогнул картонную обложку «Папуаса» и протянул ей.

– Что, прямо в книге?

– В этой можно.

Она принялась вычерчивать схему, а я допил вторую банку и повернулся к окну. Начинало темнеть. Летящий мимо пейзаж понемногу украшал себя робкими огоньками. На горизонте еле заметно выступил горный кряж, готовый тут же раствориться в сереющем небе. Зеленые холмы превращались в черные. Держалась только желтизна спелых полей.

– Доезжаете до метро Шинбаши! – раздалось сбоку. – Проходите под мостом. Видите, вот сюда. Потом налево, и идете метров двести. Там будет вывеска. Зверь какой-то – енот не енот, медведь не медведь, не поймешь даже. Обойдете зверя – и в переулочек. И вот там, в третьем или четвертом доме, оно и будет.

– Что будет?

– Магазин! Называется как-то вроде «Сибирь», только по-японски.

– «Сибэриа»?

– Да, кажется. Японцы ведь очень косноязычные, их не поймешь. Но мы сегодня хорошо отоварились. Одной свеклы десять кило, до вокзала еле дотащили. Муж в курящем сидит, караулит.

– Скучно ему там, наверное?

– Да уж само собой. Эти-то расселись вокруг, языками чешут... До чего болтливый народ!

Она тяжко-претяжко вздохнула.

– Может, это панда?.. – предположил я.

– Где?

– Не енот и не медведь... Панда, скорее всего.

– Какая панда?

– Гималайская. Японцы ее почему-то любят.

– Бог знает что они тут любят. Один раз с мужем на банкет пошла – до сих пор плююсь, как вспомню. Какие-то стручки... Осьминоги какие-то...

– Морской еж...

– Не помню, может, и еж был...

– Еще натто...

– Что?

– Натто, бобы такие подгнившие.

– Откуда вы все знаете?

– Так ведь шесть лет...

– Ужас. Вам надо памятник ставить. Как вы живы до сих пор?

– Сам не пойму.

– Они ведь такие... Как бы это сказать... Злонамеренные!

– В каком смысле?

– Да в любом. Ну вот, помню, меня полицейский остановил, когда я нечаянно по правой стороне поехала. И давай что-то такое лопотать. Я ему на чистейшем английском говорю...

– Простите, – перебил я. – На каком английском?

– На чистейшем. Говорю: «Ай кэн нот ту спик джапанис». А он в ответ специально – вы понимаете, специально! – говорит по-японски!

– Так может, он по-другому и не умел?

– Да прям! Видно же – смотрит на меня и радуется, что я не понимаю.

– А потом?

– Потом отпустил.

Световое табло над дверью вспыхнуло красными иероглифами новостей. Они резво бежали справа налево, повествуя о курсе иены на токийской бирже. Я открыл третью банку. Интересно, подумалось мне, – сколько пива выпил Кустодиев, пока сидел с мольбертом перед своей натурщицей? Наверное, целыми самоварами дул.

– Дорого, конечно, – вздохнула она. – Пятьсот иен кило. Где это видано?

– Ничего, – сказал я. – Вон, говорят, что иена растет.

– Кто говорит?

Я показал на табло.

– Господи! – вырвалось у нее. – Вы что, и эти закорючки понимаете?

– Ну... Не все, конечно, – поспешил я ее успокоить. – Кое-какие только...

– Вас в институте учили?

– Нет, я сам...

Она глядела на меня с болью и состраданием.

– Вы что, до смерти тут собираетесь жить? Такой молодой...

– Почему обязательно до смерти?

– А до каких пор?