Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Великий князь и жена его редко пользовались дозволением быть в эрмитаже. Еще реже в нем появлялась княгиня Дашкова: ее резкий и надменный нрав удалял ее от государыни. Эта гордая женщина была как бы ошибкою природы: она более походила на мужчину, чем на женщину. Преувеличивая участие свое в восшествии императрицы на престол, она приписывала исключительно себе успех этого дела и хвасталась этим, путешествуя по Европе. В первую пору царствования государыни, в безграничном своем честолюбии она хотела командовать гвардейским полком и, может быть, думала о министерском посте. Но Екатерина II, не желая давать ей власти, как мне говорил Потемкин, встретила насмешкой эти неуместные требования и, назначив ей место, более свойственное ее способностями, сделала ее президентом основанной ею академии[101].

По распоряжению императрицы выписана была из Франции хорошая труппа актеров. Она представляла соединение достойных талантов: здесь был знаменитый актер Офрен, несколько известных композиторов и виртуозов, сперва Паезиелло, потом Чимароза, Сарти, певец Маркези и госпожа Тоди, которая услаждала пением своим не государыню, не чувствительную к музыке, но князя Потемкина и многих любителей. Екатерина II хотела познакомиться со всем нашим театром; каждый вечер играли какую нибудь пьесу Мольера или Реньяра. Трудно представить — в каком затруднении были наши актеры в начале, будучи принуждены играть на большом театре, в виду великолепного и светлого зала, но почти без зрителей или перед десятью или двенадцатью человеками. Аплодисменты даже всеобщие, были негромки и неободрительны.

Императрица упросила меня прочесть ей трагедию «Кориолан», которую я написал на корабле во время переезда из Америки. Она была так снисходительна к этому произведению, что непременно хотела поставить его на сцену. Как я ни противился этому, она настояла на своем. Я выпросил только, чтобы спектакль был дан перед маленьким кружком императрицы. Это мне было обещано, и «Кориолан» был сыгран два или три раза перед двенадцатью зрителями, между которыми не могло быть недоброжелателей. Одобрение было единогласное, и автор вызван. Однако известно, что при дворе обещания даются легко, но нельзя на них рассчитывать. Меня обманули, но совершенно в тайне. В один из четвергов меня, как и весь дипломатический корпус и двор, приглашаюсь на большой эрмитажный спектакль. Я являюсь; императрица зовет меня к себе и сажает на скамью ниже себя. Подымается занавес, выходят актеры, и, к удивлению моему, я вижу, что дают мою пьесу. Никогда я не бывал в подобном замешательстве: актеры играли отлично, и публика, в след за императрицею, аплодировала усердно. Мне было неловко; я молчал, неподвижный, как статуя, и спустя глаза. Вдруг императрица, сидевшая за мною, берет одною рукою мою правую руку, другою — левую и таким образом заставляет меня самого аплодировать. После этой любезной шутки надобно было придать себе бодрости и, по окончании пьесы, выслушать множество похвал, от которых ради вежливости никто не мог воздержаться.  На другой день императрица, смеясь над моею робостью, стала расхваливать мою пьесу. Тогда я счел нужным приняться сам за критику и показать ее недостатки.

«Я вам докажу, — сказала государыня с тою любезностью, которая была так в ней привлекательна, — что вы заслужили эту похвалу если не за прекрасные стихи, которым я плохая ценительница, то по крайней мере по благородству чувств и мыслей. Доказательство на это вот какое: вы знаете, что у меня ухо не создано для поэзии, и однако вот стихи, которые я затвердила». И она мне прочитала следующие:

Une honteuse paix n’est qu’un affront sanglant,
Que le peuple vaincu supporte en frémissant:
Elle aigrit son courroux; jamais il ne l’endure
Que le temps qu’il faut pour guérir sa blessure;
Il l’accepte par crainte, il la rompt sans remords,
Et les dieux qu’il parjure approuvent ses efforts.
Alors, des deux côtés, une fureur cruelle
Rend la guerre sanglante et la haine immortelle,
Porte l'èpuisement, l’effroi, l'oppression,
L’esclavage, l'opprobe et la destruction.
Voilá les tristes fruits de tonte paix honteuse,
Loi toujours sans effet, trèye toujours trompeuse.[102]

Ясно, что политические намеки пришлись по вкусу императрицы и, при благосклонности ко мне, возвысили в ее глазах талант поэта-дипломата.