Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Наконец наступил май месяц. Мы должны были оставить Россию в начале июня. За две недели до нашего отъезда состоялся бал у г. Ниса, министра Португалии; двор должен был присутствовать на нем. Муж мой сказал г-же Толстой, которая была в числе приглашенных, что ей представлялся удобный случай попросить у императора разрешения для него проститься с его величеством в частной аудиенции, чтобы иметь возможность отблагодарить его в то же время за все его милости. Графиня Толстая поспешила исполнить это поручение. Танцуя полонез с императором, она сказала ему: «государь, я должна просить вас об одной милости: граф Головин желал бы иметь у вас частную аудиенцию, чтобы отблагодарить вас и проститься с вами. Угодно ли будет вашему величеству разрешить ему это?» — «Он может прийти», благосклонно отвечал император: «он может прийти в мой кабинет завтра в 12 часов дня». Графиня Толстая сообщила нам с радостью этот ответ. Муж мой отправился к императору в назначенный час. Между ними произошло объяснение столь же трогательное, как и интересное. Муж мой испросил у его величества прощения в том, что так быстро покинул двор, просил также государя никогда не судить о нем по словам, а по делам его, в особенности же обратить внимание на мотивы, заставлявшие его действовать в различных случаях. Император также обвинял себя. Наконец все устроилось между ними, как нельзя лучше. Выходя из кабинета императора, муж мой встретил Толстаго, который ничего не знал о происшедшем, и потому удивление его было чрезмерно. Он спросил у императора, каким это образом у него был граф Головин. Император, боясь навлечь неприятность на его жену, отвечал, что он встретил мужа моего на прогулке и пригласил его к себе. Вечером того же дня его величество рассказал про этот случай графине Толстой, но она отвечала, что напрасно его величеству угодно было поберечь ее: она ничего не скрывала от своего мужа. Я поручила также графине Толстой сообщить о моем желании иметь прощальную аудиенцию у императрицы. Государыня пожелала, чтобы я была представлена ей на общем приеме, но графиня заметила ей, что справедливость требовала дать мне частную аудиенцию. Ее величество согласилась на это лишь с условием, чтобы и графиня Толстая приехала со мной.

В семь часов вечера я вошла в кабинет императрицы. Я была взволнована до глубины души: ничего не может быть ужаснее, как чувствовать себя напрасно обвиненною. Все сели. Рядом с императрицей сидела сестра ее, принцесса Амалия, которую принцесса мать оставила в Петербурге. Разговор был натянутый и незначительный. Эта невыразимо тяжелая для меня сцена продолжалась около получаса. Я сказала тогда графине Толстой, что довольно злоупотреблять добротою императрицы, и что мне пора удалиться. Ее величество сказала мне несколько слов относительно моих планов путешествия; затем я простилась с нею и уехала более несчастною, чем прежде. Еслиб она могла прочесть в моей душе, то пожалела бы несколько о своей несправедливости. Однако оставим эти трудныя времена, о которых я должна вспоминать только с признательностию: они научили меня познавать всю глубину моей привязанности к императрице и все, что может перенести преданное сердце. Иначе и не могло быть: я слишком хорошо, знала императрицу, чтобы перестать любить ее, и предпочла бы страдать вдвое более, чем лишиться внушаемаго ею мне чувства: сердце мое находило в том истинную отраду. Она была в заблуждении: все обстоятельства, невидимому, слагались к обвинению меня в самых ужасных проступках, враги мои окружали ее величество, а мое добровольное и, вместе с тем, вынужденное молчание оставляло открытое поле для действий моих не до брожелате лей.

Надо было поехать в Павловск откланяться вдовствующей императрице. Я пообедала там, по принятому обычаю. Во время раута императрица Елисавета подошла ко мне и холодно сказала: «Вы, кажется, здоровы сегодня?» Вид ее очень оскорбил меня, — «Действительно», отвечала я, «мне гораздо лучше с тех пор, как я уверена в возможности удалиться отсюда». Таково было наше прощание.

Накануне моего отъезда графиня Строганова приехала проститься со мною. Я проводила ее по окончании ее визита. Мы остановились у моего окна. Улица была загромождена разного рода экипажами. Подъезжали к театру против моего дома; в то же время погребальная процессия двигалась между четырьмя рядами карет, которые спешили и старались перегнать одна другую. Это была поразительная картина жизни: жажда наслаждений и неизбежный конец. В то время, как мы смотрели на этот контраст, до нас доносилось издали церковное пение в домовой церкви моей матери; то был напутственный молебен, которым испрашивалось благословение ее предстоящему путешествию. Эта пестрая смесь впечатлений, заставлявшая призадуматься, расположила графиню сообщить свои размышления и сделать мне тысячу уверений в ее памяти обо мне и участии.