Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Она их не взяла. Танцевали польский; я увидела Зубова, графиню Шувалову и графа Головкина, совещавшихся вместе; через минуту последний подошел меня пригласить на танец; я согласилась, он стал в первой паре, графиня Шувалова и Зубов за нами. Я сказала графу, что не хочу начинать польский.

— Почему же? — спросил он. — Бы сделаете удовольствие господину Зубову.

— Ему следует начинать польский, — ответила я и настояла на том, чтобы переменить место. Зубов сказал мне:

— Я умоляю вас, графиня, начать польский, я буду так счастлив следовать за вами, только вы можете повести меня к счастью.

— Я не имею способности вести кого бы то ни было, я едва умею себя вести.

Я оставила место и стала в последнюю пару. Граф Головкин сказал мне:

— Вы очень упрямы.

— Я признаюсь, что я не так податлива, как вы, — ответила я.

Я забыла сказать о жене князя Михаила Голицына, — старшей дочери графини Шуваловой, — которая получила позволение приезжать по воскресеньям в Царское Село[118]. Это — женщина с беспокойным умом, с полным непоследовательности характером. Она завидовала многочисленным ко мне милостям императрицы. Между обедней и обедом у императрицы собиралось общество[119]; княгиня Голицына знала, что императрица иногда занималась приготовлением камей и горела желанием получить один для медальона, который она носила на шее, и который заботливо выставляла напоказ, чтобы заметили, что он пуст. Императрица это заметила и сказала ей:

— Мне кажется, княгиня, что медальон, который я вижу несколько воскресений, о чем-то просит.

Княгиня покраснела от радости и отвечала, что будет страшно счастлива, если медальон заслужит работу императрицы.

— Нет, княгиня, я вам дам сибирский камень, красивее моих оттисков.

Через неделю она отослала графине Шуваловой для ее дочери медальон из сибирского халцедона, окруженный бриллиантами. К обедне явилась княгиня, сияющая от подарка ее величества, показывая его всем и каждому, не владея собой. Вечером на маленьком бале она ног под собой не чувствовала от радости. Императрица наблюдала за мной весь день, обращалась со мной холодно, но это меня не беспокоило. Я танцевала, по обыкновению, с тою же веселостью; мой ангел — великая княгиня занимала меня всецело; меня не коснулось зло двора. Ее величество это заметила. К концу вечера она подозвала меня к себе.

— Ваша веселость меня очаровывает, — сказала она мне, — ничто не смущает ее.

— Что же могло бы смутить ее, ваше величество, — ответила я, — когда я осыпана милостями вашего величества и великой княгини? Чего мне теперь недостает? Я счастлива, я вдвойне счастлива тем, что этим я обязана вашему величеству.

Она положила свою руку на мою и сказала:

— Ступайте, вы мне нравитесь.

По возвращении в город, 30-го августа, в день святого Александра Невского, ее величество послала за моим мужем и вручила ему для меня медальон гораздо красивее медальона княгини Голицыной, прибавив, что он должен мне его дать только в том случае, если он мною доволен. Трощинский, секретарь императрицы, сказал мне впоследствии, что он был у нее в то время, когда ювелир принес мой медальон. Ее величество показала его ему, говоря:

— Я его назначила для одной женщины, которую очень люблю; я подарила подобный жене князя Михаила Голицына, но, сравнивая их, можно будет понять разницу в степени моей привязанности.

Как запечатлены ее милости в моем сердце! Чувство моей благодарности к ней является для меня насущной потребностью. Сама смерть не потребит во мне этого чувства: настолько оно вкоренилось в моей душе, и сделает его священным и благочестивым!

Этот год был отмечен интересными событиями: присоединением Курляндии, взятием Варшавы и разделом Польши. Это политическое событие было неминуемым следствием первых двух. Ненависть поляков к русским увеличилась. Сознание зависимости крайне возбуждало их гордость. Я была свидетельницей сцены, которую я никогда не могла забыть и которая мне показала величие императрицы.

Явилась польская депутация, которая должна была быть представленной в Царском Селе. Мы ожидали императрицу в гостиной; насмешливый и неприязненный вид этих господ меня очень забавлял. Императрица появилась, они все невольно вытянулись; ее величественный и благосклонный вид вызвал их глубокий поклон. Она сделала два шага, ей представили этих господ, каждый из них стал на одно колено, чтобы поцеловать ее руку; покорность рисовалась на их лицах в эту минуту. Императрица говорила им, их лица засияли; через четверть часа она удалилась, тихо кивая, что невольно заставляло головы преклоняться. Поляки совершенно растерялись; уходя, они бегали и кричали: «Нет, это не женщина: это сирена, это волшебница, ей нельзя противиться».