Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Императрица объявила их императорским высочествам, что она после обеда посетит их в новом жилище. Прекрасный десерт был приготовлен в колоннаде, представлявшей нечто в роде открытой гостиной, со стороны сада ограниченной двумя рядами колонн. С этого места открывается обширный и красивый вид. Затем вошли во внутренние апартаменты, императрица села между великой княгиней и мной и сказала: «Я прошу вашего разрешения, ваше высочество, показать этим господам ваши комнаты». Так как это было в воскресенье, то было много придворных лиц, между прочим, вице-канцлер, граф Остерман, и граф Морков. Великая княгиня кивнула головой и сделала мне знак, так что я поняла, что она чем-то смущена. Она наклонилась за спиной императрицы и сказала мне: «Книга на туалетном столе». Я сразу поняла, что надо было скрыть от глаз общества том «Новой Элоизы», который графиня Шувалова одолжила обеим великим княгиням. Накануне этого дня великая княгиня призвала меня к себе утром, у нас был интересный разговор в ее кабинете, затем она меня повела в свою уборную, где я нашла эту книгу, по поводу которой я осмелилась ей сделать несколько замечаний, выслушанных ею с обычной милостью. Я легко поняла, чего она желала, и не задумываясь попросила у ее величества разрешения показать, как привратница, покои ее высочества этим господам. Императрица нашла это удобным; я отправилась с быстротой молнии, опередила общество и спрятала книгу. В этот вечер я получила большое удовлетворение. Великая княгиня за десертом сообщила мне отрывок из письма принцессы ее матери, которая говорила мне самые любезные вещи.

Каждый день, казалось, влек за собой новые опасности; я очень страдала из-за всего того, чему подвергалась великая княгиня. Помещаясь под нею, я видела, как она входила и выходила, так же, как и великого князя, постоянно приводившего с собой к ужину князя Чарторыжского. Один Бог читал в моей душе. Однажды, более обыкновенного мучимая всем тем, что происходило у меня на глазах, я вернулась после вечера у императрицы, переменила платье и села у окна, находившегося над окном великой княгини. Высунув свою голову, насколько только могла, я заметила кусочек белого платья великой княгини, освещенного луной, лучи которой проникали в наши комнаты. Я видела уже, как вернулся великий князь с своим другом, и предположила, что великая княгиня одна в своем кабинете. — Я набросила косынку на плечи и спустилась в сад. Подойдя к решетке цветника, я увидела ее одну, погруженную в грустные размышления. «Вы одни, ваше высочество?» — спросила я ее. «Я предпочитаю быть одной, — отвечала она, — чем ужинать наедине с князем Чарторыжским. Великий князь заснул на диване, а я убежала к себе и вот предаюсь своим невеселым мыслям». Я страдала от невозможности быть возле нее с правом не оставлять ее и входить в ее комнату. Мы беседовали больше четверти часа, после чего я вернулась к своему окошку. Я начинала становиться настоящей помехой великому князю; он знал мои чувства и был убежден, что они не похожи на его собственные. Князь Чарторыйский с удовольствием видел, как великий князь ставил препятствия для моих сношений с великой княгиней. Он знал прекрасно, что я не способна ему служить, и потому очень старался меня поссорить с великим князем.

Мой муж осмелился сделать ему представление о его поведении и о том вреде, который он делал для репутации своей жены. Это только еще более раздражило против меня, и я приняла решение молчать и страдать молча.

Однажды, утром, я сидела за клавесином с графиней Толстой, когда услышала, как тихо отворилась дверь, и вошла, или, лучше сказать, влетела в комнату великая княгиня. Она взяла меня за руку, повела в мою спальню, заперла дверь на ключ и бросилась в мои объятья, заливаясь слезами. Я не могу передать, что происходило со мной. Она собиралась сказать мне, как постучали в дверь, крича, что приехала моя мать из деревни меня навестить. Великая княгиня была очень огорчена этой помехой и сказала мне слово, которого я никогда не забуду; затем она отерла свои слезы, вошла в гостиную и была очень приветлива с моей матерью, налила ей чай и сделала вид, что пришла нарочно, чтобы предложить ей завтрак. Таков уже был тогда ангельский характер этой государыни, несмотря на ее молодые годы; ее нежность скромно скрывала ее собственные чувства, если они могли опечалить других, ее доброта всегда брала верх.