Записки грибника

Он осклабился в кривой усмешке, — Тати, они. — И излишне громко ответил.

За моей спиной раздался молодой голос, — Сам ты тать, а мы на государевой службе. А ты человече, кто будешь?

Я медленно повернулся. На невысокой лошади сидел молодой парнишка, крепкий такой, кабанчик, на вскидку лет двадцати, с небольшой курчавой бородкой, яркие губы, щеки. На голове шапка, эдаким пирожком с меховой опушкой. Таких любят рисовать как дамских угодников, может его девки и любили, только мне не понравился пустой взгляд, смотревший на меня, сквозь меня…

— А… — начал отвечать, но меня перебил Макар.

— Филарет. Тебя, кличут, ступай с богом и не доводи до греха

— Макарка, ежели с тобой говорить захочу… Я лучше с псом шелудивым словом переброшусь.

— Филарет! — Раздался окрик со стороны парома, — Иди сюда! Тебе что мое слово ужо…

— Да иду, — Откликнулся, полуобернувшись, всадник, разворачивая коня. И уже почти отъехав, бросил через плечо, — А с тобой мы ещё встретимся, на узкой дорожке, тварь.

Я проводил его взглядом и повернулся к Макару….

— Оставь, Федор, тебя не касается, — он не дал мне, рта открыть. И закричал Степану, — Мы поехали. Догоняй. — Причмокнув, хлопнул вожжами по тощему крупу нашу кобылку, заскрипели колеса, и мы потихоньку поползи от переправы.

Догнавший нас стрелец молчком запрыгнул на задок телеги и, не оборачиваясь, глухо выругался.

— Ты чего Степан? — тронув за плечо спросил его.

— Дед мой представился, как мы в поход на Псков пошли, он слег. А месяц назад помер.

Макар, оглянулся и пробормотал, — 'прими господи, душу. Раба твоего' перекрестился — а домашние как?

— Бабка, как ты помнишь, ещё в позапрошлое лето, отдала богу душу, а остатние все живы здоровы. Макарка, давай сначала ко мне, в слободу. — И спросил меня, — Федор поживешь у тестя моего? Я завтра или послезавтра тебя к себе заберу. Только ты это, — он примолк, рассматривая меня в упор.

— Чего? — До меня дошло, — не беспокойся, буду нем как рыба, без повода рот не открою.

Через пару часов мы доползли до места. Это было, похоже… было, похоже… не знаю. Но кажется где-то район будущего Белорусского вокзала. Низкорослые кривые деревца, выросшие по вдоль улочки, высокий бревенчатый забор за которым в громком лае заходились пара барбосов. Деревянная мостовая из не ошкуренных бревен (всю душу вытряхнуло), тротуар вдоль стен домов, довольно чистенько. Степан, подошел и застучал кулаком по доскам крепких ворот. — Ефим! Чтоб тебя черти в аду на сковородку голой задницей посадили, открывай зараза.

Я поморщился, — Обязательно на всю улицу орать?

— Да они любят дружку, Степка да Ефимка. Где б не повстречались, орут как псом покусанные. — Макар, стоящий рядом с кобылкой поправлял что-то из её системы управления.

— А как же…

— С Анькой у них по ладу пошло. Ефимка был сопротив, не хотел, чтоб его кровинка за татя пошла. Да…

— Макарка! — В тоне Степана было столько осуждения…

Обращаясь ко мне, продолжил, — Не знаю, где его со всем семейством носит. Чего стоим, Макарка. Давай ко мне.

Макар довез нас до дома, были радостные крики, слезы. Потом был накрыт стол и истоплена баня. А потом про меня забыли на целый день, да я и не горевал, надо было собрать мысли в кучу, осмотреться на новом месте. Стрельца видел только рано утром. Перекинулись парой слов, да разошлись, кто куда, он на погост, а я дальше спать. Так что, только на третий день начал заниматься делами. Утром, спустившись с горенки, поздоровался с Анной и детьми. Андрейкой, старшим сыном, ему восемь, шестилетняя Маша и самый мелкий, Петр, только, только ходить начал.

— Доброго вам утречка, — Поприветствовала меня Анна, едва я появился на пороге.

— Спасибо и вам того же.

— Садитесь. С вечера мясо осталось и каша ещё теплая.

Вчера не удобно получилось, я привык к персональной тарелке, а здесь… Здесь можно сказать патриархальная семья. Все едят из одной посудины по очереди черпая… Я сдуру попросил миску, отдельную… Хорошо, Степан пояснил что я, ну почти русский, жил далеко и всё тому подобное.

— Аня, можно вас так называть?

— Федор… — и вопросительно на меня посмотрела.

— Просто Федор.

Она кивнула соглашаясь со мной. Наклонилась, подхватила с пола ползущее мимо чадо.

— Аня, расскажите мне о лавке.

— А что про неё говорить, лавка как лавка, как у всех. Только наша мясная, у нас на задах, погреб со льдом, чтоб мясо не стухло. Вот с ним все трудности и есть. Мало заготовишь, до холодов не хватает, то лето жаркое, потаит всё. Приходиться мало скотины резать на продажу. В жару частенько уже к следующему утру уже душок идет.

— А продаете как?

— Как, приходит кто, спрашивает, чего хочет. Тому то и отрезают.

— А если сразу тушу на куски порубить, и за разные деньги продавать. Мякоть подороже, кусок с костями подешевле.

— Так и продаем, только рубим по спросу. Ну, нарублю я, а придет кто, и сразу полть взять захочет, а у меня она кусковая, он развернется и уйдет.

— Колбасу делаете?

— Да, но только для себя.

— А скобленцы?

— Редко, только детей побаловать.

— как ты их делаешь?