Записки грибника

Утро началось с того что, проснулся на рассвете от жуткого холода, всё тело ломило и вдобавок болела голова. Покрутившись под накинутым плащом, плюнул, пошел в дом, там хоть и воняет, но тепло. Евсей, был на своем месте, приветливо кивнув, молчком поставил передо мной кувшин с вином, доску с накрошенным мясом и кусок серого хлеба. Забрал деньги и ушел. Я в одиночестве сидел за столом и завтракал.

Уже почти доел, осталось самая малость, когда заскрипели ступени ведущие со второго этажа и вниз спустился Степан, увидев меня, подошел и, не здороваясь, сел напротив, протянул руку взял со стола кувшин и приложился к нему, напившись, поставил обратно и осторожно утерев губы, уставился мне в лицо. Молчание затягивалось. И я не выдержал, — Сказывай.

— Чего?

— Чего надумал.

— Обидел ты меня вчера, крепко обидел.

Я, глядя на него, постарался припомнить наше знакомство и вчерашний разговор, да и вообще все, что он мне поведал о своих злоключениях.

' Народу было всего ни чего, что-то у нашего хозяина дела совсем не идут. Я сидел в углу перед пустым столом, опершись спиной на бревенчатую стену, проконопаченную болотным мхом, ожидая трактирщика. Шаркающей походкой мимо шел кто-то. Передумав идти дальше сел напротив.

Не открывая глаз, спросил его, — Что, скучно? Или тебе места мало?

Открываю глаза, передо мной сидит стрелец по виду молодой ещё парень. Правая щека, вспухшая, красного цвета, бровей и ресниц нет, я усмехнулся, — Эк тебя разукрасило. В костре спал что ли?

— А скажи мне немчура…

— Русский я, и зовут меня Федор. Или тебя контузило на всю голову?

— Ты почто лаешься?

— А сам с чего начал? Поговорить хочешь? Говори. Отвечу.

Он даже оторопел от таких слов, — А… — Только и смог сказать.

Тут пришел Евсей принес миску с кашей, кувшин и кусок хлеба, поставил передо мной, потом из чистой тряпицы достал ложку и положил на стол. Спросил, — чего еще буду.

Я сказал, чтоб нёс вина, он кивнул и молча, ушел.

В корчаге оказалось молоко, которое я вылил в плошку и вприкуску с хлебом стал есть. Когда пришел хозяин, стрелец велел, чтоб принес гречки и ему.

А потом мы сидели друг напротив друга, я пил чай, а он вино и молчали.

— Так чем тебе так лицо разнесло? — Начал я разговор после того как он напился, поставил локоть на стол подпер щеку, сморщился. Обхватил кружку ладонями и стал задумчиво поворачивать за ручку, туда-сюда.

— Пищаль, разорвало, вроде всё как обычно сделал, но… Только и успел, что глаза закрыть.

— Не повезло, тебе. Ружье старое было?

— Пищаль? — Переспросил и кивнул, да мол. — Нет не очень, лет пять, как с ней хожу, ходил вернее.

— Удачно, что разрыв пошел по запальному отверстию…

— А откуда знаешь?

— В другую сторону и тебя уже отпели бы, или так прикопали. Справа от тебя никого поблизости не было?

— Был, дружок мой, Макарка, стоял, но он далече был, шагах в пяти, Его кажется, тоже чуток достало, спит. Меня так вообще, давеча аж сомлел.

— Не тошнит?

— А…

— Блевать не хочется?

Он кивнул головой.

— Тебе надо полежать дня три спокойно, — Я показал на вино, — И это не пить, от него только хуже будет.

— А ты лекарь?

Я усмехнулся, — Нет, не лекарь, но такое у меня было. Так что у тебя было с пищалью?

— Плохо стрелять стала, вот и решил чуток, подправить, а она возьми да взорвись.

— Слышал, шведов побили.

— Так это ещё в прошлом годе было, побили свеев. Был я там.

— Расскажешь?

Степан отпил глоток, облизнул губы, поморщившись, когда кончик языка прошелся по обожженному уголку рта.

Посмотрел на меня, взгляд его вдруг поплыл, вспоминая давние дни….

' — Тихо как. Эх, кабы не свеи, сейчас бы в лес, грибов собрать, да солянку сделать. Да винца хлебного под них.

— С лучком, и уксусом, яблочным.

— Уксус лучше хлебный брать, он вкус не перебивает… Смотри Макарка, свеи зашевелились…

Густой туман, поднимавшийся над речной гладью причудливыми клубами, начал оседать. Открывая взору противоположный берег, большие пушки и суетившихся около них людей. Вот они побежали назад, оставив на месте пушкарей держащих в руках длинные пальники с тлеющими фитилями. В утренней тишине, над водой звуки разносятся далеко, послышалась команда на гортанном языке….

Двадцатого октября сто двадцать четвертого года, рано утром гром от выстрелов разорвал тишину. Начался второй штурм.