Записки гробокопателя

Этой зимой он попытался усовершенствовать систему: вылавливать клиентов у кладбищенских ворот или у церкви до захоронения. Задумать-то задумал, да против кладбищенских правил, что и дало вскорости себя знать. Часовня скопом приперлась в трафаретную выяснять отношения. Выяснили по-хорошему: до захоронения — атас, сначала мы клиентов трясем, потом вы трафареты ловите. И чтоб в последний раз. Ребята обижаются. Ссориться нам, Воробей, с тобой ни к чему. И своему студенту скажи, чтоб больше не лез…

Воробей окрысился, но больше для вида — бесстрашие заявить. А какое там, к матери, бесстрашие, когда над правым ухом впадина в два пальца, кожицей вместо кости затянутая, и слуха нет. Подойди сзади да щелкни пальчиком — вот и нет Воробья, пиши ему самому трафарет! Спереди, правда, подходить не стоит…

…- С ним рассчитывайся, он бригадир. — Воробей показал на Мишку.

Женщина протянула трешку.

— Хватит?

— Вполне, — ответил Мишка и сунул бумажку в карман.

— До свидания, — женщина взяла свежий трафарет и вышла из котельной.

Мишка вышел следом — ловить клиентов.

Никого не было. Сытые голуби у церкви лениво поклевывали пшено и теребили хлебные крошки.

Яковлевна прихорашивала могилу молодого подполковника милиции, улыбавшегося с полированного высокого черного памятника.

— Анна Яковлевна, чего с ним случилось? Молодой… — Мишка вычел рождение из смерти. — Тридцать восемь, совсем молодой. Ребята говорят, застрелили…

— А то они знают! Выступал на собрании поговорил, сел и помер. Сердце… так, сижа, и помер.

— А вам сколько лет, Анна Яковлевна?

— Мне, Мишенька, восемьдесят два в июне будет, если доживу. Уж больно на ноги тяжело ходить стала. Пять могил своих даже Розке отдала, на девятнадцатом у забора. Далеко ходить.

— Да хватит вам работать, поотдыхайте…

— Это что ж, на пенсию? Дома сидеть? Да без работы я скорее помру. А здесь благодать. Природа…

Яковлевна вздохнула, веником огладила памятник, смела сор с полированного цветника, посыпала песком у оградной калитки. Потом собрала инструмент: лопату, веник, метлу, ведерко с песком — и двинулась по своему многолетнему маршруту дальше к уборочным могилам.

К воротам кладбища подкатил кургузый автобус. Из него вышла группа пожилых людей. Высокий старик крикнул:

— Молодой человек! Не поможете?

Мишка подошел. Вдвоем с шофером они вытянули из машины гроб и занесли в церковь. Старик сунул Мишке два рубля.

В церковь занести можно, если хозяева просят, а вот из церкви ни-ни: тут уже часовня управляется. И хозяева хоть оборись — никто с хоздвора за гроб не возьмется. Все по закону.

Мишка постоял, обошел от безделья церковь, заглянул в контору. Клиентуры не было. У батареи томился Ваня — дежурный милиционер, на боку у него висела пустая сплющенная кобура, а в окошке позевывала косая Райка, приемщица. Увидев Мишку, она подалась вперед и, глядя не на Мишку, а на Ваню, попросила:

— Мишка, все равно без дела, груши околачиваешь. Сбегал бы в самбери. Яковлевна говорит: колбасу ливерную выбросили… Сбегаешь?

— И мне чего-нибудь пожевать, — отлип от окна Ваня. — Утром стакан чаю выпили. А жрать — не лезет. Бултыхается, как в помойной яме. Вчера сестра с мужем приезжала…

— Денежку гоните, дорогие граждане! У меня голяк.

— Знаем мы твой голяк, — засмеялась Райка. — С Воробьем небось лучше всех живете.

— Живет клиентура, — с расстановкой, серьезным голосом сказал Мишка. — А мы с товарищем Воробьевым работам.

— Погода хорошая, вот она и живет, — с некоторым опозданием отреагировал на клиентуру Ваня и полез за деньгами.

До обеда Воробей развез все цветники, распустил очередь. Мишку отловил Петрович, послал грузить мусор на центральную аллею.

Воробей сидел в сарае, заложив дверь на крючок, пересчитывал деньги, раскладывая их по старшинству. Потом разделил: себе и Мишке. Сам ли работал, оба — раскрой один: мелочевку в котел (гранит, мрамор, цемент, инструмент), остальное на три части. Две себе, одну Мишке. Пускай он теперь и не «негр» (Петрович на той неделе его в штат взял), а все равно до могильщика настоящего ему сто лет дерьмом плыть. Тем более и мрамор и гранит, которыми они сейчас работают, его, Воробья. Значит, и бабки не поровну.

Воробей сунул Мишкину долю под кронштейн, как заведено. Сунул и провел ладонью по прохладной сливочной поверхности мрамора, по гравированной «бруском», внутрь надписи, выложенной щедро, без экономии сусальным золотом:

ВОРОБЬЕВА ЕВДОКИЯ АНТОНОВНА

5.2.21–26.8.59

Спи спокойно, милая мама

От родных и сыновей

Обвел пальцем окно под керамическую фотографию, веточку, крестик… «Сука гребанная…» — об отце, избившем больную мать так, что перед соседками, обмывавшими через неделю тело, стыдно до сих пор, сплошняком синяки…

Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего еще со Средней Азии насморка.