Записки гробокопателя

Воробей шел медленно, палец во рту — драл ноготь.

— Тебя сейчас урыть? — прохрипел он, входя в ограду. — Или завтра? Когда ребята сойдутся?

Мишка шагнул назад, опрокинул ведро с краской.

— Смотри под ноги, сука! — заорал Воробей. — Ты с кем у декабристов ля-ля разводил?!

— Мужик…

Мишка хотел объясниться подробней, но горло перехватило, вместо слов выдавливался какой-то сиплый звук. Он бессмысленно топтался в пролитой краске, перед ним Воробей, сзади ограда.

— Мужик, говоришь? — Глаза Воробья шарили по земле.

Мишка увидел на земле кувалду — осаживать ограду. «Все», — пронеслось в голове. Вцепился в липкую от краски решетку.

Воробей шагнул вбок, нагнулся… Мишка скачком вылетел за ограду и в сапогах, не подъемных от налипшей на краску грязи, понесся к церкви, к выходу…

11

— Хоздвор, часовня! В контору! Всех собрать! Через пять минут кого нет уволю.

Петрович носился по кладбищу, собирая попрятавшийся по сараям штат. Кинутый на плечи, как бурка, плащ не поспевал за его ногами, косо свистел сзади. Но уволить он уже никого не мог. Припух Петрович.

Вышло вот что.

Месяц назад в кабинет заведующего зашел солидный, южного типа мужчина со свидетельством о смерти брата. Он просил захоронить брата в родственную могилу и выложил перед Петровичем заявление, заполненное по всей форме. Удостоверения на могилу у него не было. Стали искать по регистрационной книге, тоже пусто. Однако южанин уговорил Петровича «своими глазами смотреть могилу». Петрович согласился.

Южанин привел его к декабристам и ткнул пальцем в стертый холмик: «Суда хочу!» Петрович удивленно посмотрел на мужчину: в своем ли уме?

Южанин оказался вполне.

Они вернулись в контору и заперлись в кабинете. Петрович согласился «в порядке исключения» и велел Воробью быть в семь ноль-ноль. Без опоздания.

Воробей не подвел. До прокуратуры вскопал бесхоз, могила получилась лучше новой. Захоронили, как положено, по-южному: до глубокой темноты над кладбищем носились стоны, рыдали гортанные незнакомые инструменты, бил длинный, узкий, не похожий на обыкновенный барабан…

Все бы ничего, да бесхоз этот четыре года назад — в юбилей декабристов управление культуры наметило к сносу. А на его месте ступеньки гранитные к памятникам проложить как часть мемориала. Петрович тогда еще здесь не работал, а работал другой, которого посадили. И о решении насчет мемориала Петрович понятия не имел.

Петрович бросился уламывать верха. Уломал: дело кончилось увольнением «без права работы в системе похоронного обслуживания». Без суда.

Заслушивать сообщение замуправляющего треста он и созывал свой бывший штат.

— Тебя что — не касается? — Петрович рванул дверь сарая. — В контору живо!

— Чего орешь? — Воробей сидел в глубине сарая, не зажигая света. Разорался…

— Иди, Леш… Носенко приехал.

— Ладно, приду.

Воробей ждал Мишку. Понимал, что тот больше не придет, а все-таки ждал.

Было уже десять. Он прикрыл дверь сарая, подождет контора, успеется. Закурил. Посидел минут двадцать.

За дверью послышались шаги.

«Пришел». Воробей дернулся открыть дверь, но осадил себя.

Дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Кутя.

— Ты чего не идешь? Петрович за тобой послал.

— Пошел он!.. Скажи: голова болит.

— Ну, смотри, Леш. Болит — не ходи, не война… А, Леш? Башка? Ну, сиди, сиди! Я побег.

— Погодь, Кутя. — Воробей тяжело поднялся с табуретки. — Вместе пойдем.

Штат расселся кто где: на подоконниках, на стульях. Финн затиснулся в уголке на пол.

— Контору на ключ! Никого не пускать!

Носенко, замуправляющего, перебирал взглядом притихшую бригаду.

— С ним ясно. — Он мотнул головой в сторону Петровича. — А вот с вами? Кто бесхоз долбал?!

— Какой бесхоз? — невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.

— Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих, — Носенко постучал себя по плечам, — проедете? Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! — не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. — Не понял? Те, по собственному. Ну!

Петрович нырнул в кабинет.

— Минуту даю. Не скажете, половину уволю!

Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было…

— Так, минута… — Носенко надел очки и, не оборачиваясь, протянул руку назад, к Петровичу. — Первое давай сверху.

Тот протянул листок с неровным обрывом.

— Охапов, — прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. Та-а-ак, уволен.

— Чего я! — взвился Охапыч. — Бесхоз не мой…

— Молчать! Следующее. Новиков…

— Меня-то за что? — задергался на полу Финн. — За Гарика таскали, теперь за бесхоз чужой отдувайся. Я жаловаться буду…

— Кому, финнам? — Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. — Тихо будь. Сопли жуй!

— Раевский.

Носенко взял следующее завление.

— Ну, суки, узнаю, кто бесхоз сломал!..

Раевский отомкнул замок и вышел, хлопнув дверью.

Носенко взял следующее заявление. Воробей следил за его губами.

— Ве-ли-ка-нов. — Носенко разбирал Кутину фамилию.

Кутя беспомощно тыркнулся в углу на табуретке, открыл рот, но ничего не сказал.

Воробей шагнул вперед.

— Это… Он ветеран.

— Тебя забыть спросили! — рявкнул Носенко. — Это еще что за чмо?