Записки I-тетрамино (СИ)

Собрав волю в кулак, я забежал в туалет, где долго, до хруста отмывал лицо и руки под струёй горячей воды. Потом вытерся полотенцем, вернув себе малую толику уважения — я больше не выглядел зареванным идиотом. И, бодро чеканя шаг, проследовал к фонтану, у которого мы и договорились встретиться.

Увидев издалека обеих женщин и сидящего чуть поодаль кота, я облегченно вздохнул. Хорошо, что хотя бы тут не будет проблем. И как всегда ошибся, оказавшись в самом разгаре ссоры.

— Ты так и не андерстендишь. Это ж так мейнстримно — чейнджить определения, иначе нободи не обратит аттеншна на подобный ивент, — кричала разгневанная Никсель, тыча в Беляша пальцем.

Судя по сползанию на феминистический речекряк, затронутая тема всерьез вывела девушку из равновесия. Озадаченная Мьюки пыталась успокоить свою новую подругу, приобняв за плечи. Кот, в свою очередь, смотрел на возмущенных девиц как на брюссельскую капусту — недоуменно и с легким призрением.

— Я смотрю, вы уже подружились, девочки, — натянув на лицо улыбку, сказал я, — общий враг сближает.

— А вот и наш работорговец явился, — объявила Никсель, отцепляясь от кошкодевушки, — ну, рассказывай, кого ты тут успел подцепить.

— Никсель, ради бога, только не начинай, — вздохнул я, — ты не моя женщина и никогда ей не будешь. Так что избавь меня от сцен ревности.

— Это не ревность, — отбила подачу Никсель, — это забота о той несчастной, которой ты задурил голову!

— Уговорила! — воскликнул я, поднимая на руки кота. — Мьюки никуда не летит!

— Нет! — воскликнули Никсель и Мьюки хором. — Мьюки летит! Мьюки надо помочь!

— Но виноват все равно я, — вздохнул я и поплелся к биплану.

И только тут заметил у кота ошейник. Простая кожаная ленточка была украшена некрупным сине-белым камнем, похожим на турецкий амулет "глаз Фатимы".

— Это мышь, — самодовольно сказал Беляшик, — я её поймал.

— Ух ты! — восторженно воскликнул я, разглядывая необычный артефакт. — Ты просто молодчина!

В первом приближении висящий в сделанной на скорую руку оправе артефакт был похож на отстреленный перед самоубийственной атакой мозг безумной торпеды. Ну а чем еще мог быть ворочавшийся в глазнице механический глаз, зрачок которого завибрировал от безумной ярости, стоило мне взять его в руки?

— Я попросил Мьюки его из истребителя забрать, когда она за мной в магазин приехала. Она его мне на ошейник нацепила.

— Носи с гордостью, — застегнул обратно ошейник я, — ты заслужил эту награду.

* * *

Вылетели мы через полчаса. У Мьюки оставались наличные деньги, на которые мы хотели заправить биплан, но на первой же посещенной нами заправке продавец захлопнул перед нами окошко, начав вызывать полицию: видимо, до властей наконец дошла весть о моём побеге.

Решив не рисковать, Никсель сделала на остатках топлива эффектную свечку, выскочив из реальности в момент максимально доступной скорости, после чего мы спокойно добрались до воронки входа в трансизмеренческий портал.

Относительно спокойно, конечно: при взлете Мьюки начало мутить, да так сильно, что ей пришлось выпить заранее припасенное средство от морской болезни у кошек. От которого она впала в ступор, свернувшись в меховой шар.

Мы с Никсель молчали. Я все еще переживал случившееся со мной откровение, Никсель привычно дулась. Потом, когда Мьюки наконец уснула, мы смогли поговорить и о ней.

Я немного рассказал о незавидной судьбе бывшей рабыни в мире всеобщей толерантности и о том, что на Земле ей однозначно будет лучше. Никсель согласно покивала — я уже знал, что её идеалы эластично растягиваются в любую сторону в зависимости от ситуации.

Некоторое опасение у девушки вызывало возможное участие в судьбе Мьюки — Никсель вовсе не была отмороженной и старалась помогать знакомым, оказавшимся в сложной ситуации. Я как мог успокоил её, пообещав, что в случае чего верну кошкодевушку обратно.

Мне даже показалось, что Никсель именно этого и боялась — не такси же она, чтоб взад-вперед летать. Но она неожиданно легко согласилась. Не иначе как из женской солидарности.

— Все женщины одинаковые, — вздохнул я, обращаясь к коту, — что эта, что шерстяная.

— Не важно, кто ты снаружи, главное — кто ты внутри! — согласилась Никсель. — Разная кожа скрывает, что все мы люди.

— Я всегда это знал, — со снисхождением в голосе вмешался в нашу беседу скучающий Беляш, — вообще все люди внутри одинаковые.

— Что? — синхронно переспросили мы с Никсель.

— Внутри у людей одинаково темно, — тоном поучающего неграмотных детей учителя изрек котик.

— А как ты узнал? — начал было спрашивать я, но не выдержал и заржал в голос, представив, где и как кот мог наблюдать царящую в людях тьму.

— Этот метод называется экстраполяцией, — продолжил жечь глаголом Беляш, — и я им владею в полной мере.

Тут уже не выдержала Никсель, прыснув смехом в кулак.