Записки истребителя

Наконец разведка выполнена. Все действующие батареи нанесены на карту. Мы вышли из-под обстрела и пересекли линию фронта.

На аэродроме одним из первых к нам подошел инженер полка.

- Видно, сильный огонь был, - сказал он, взглянув на самолеты, и стал подсчитывать пробоины. В твоей машине девятнадцать только больших дырок, а у Кузьмина - шестнадцать. До вечера пармовцам клепать хватит.

- Можно бы было удивляться, если бы не было пробоин, - сказал Кузьмин. - Что там творилось! Ад кромешный! Крутились, как береста на огне! После доклада о результатах разведки мы вернулись к самолетам посмотреть, как их ремонтируют.

- Лучше, чем новый будет, товарищ летчик, - похвалился пожилой слесарь. - Сделаем, что комар носа не подточит.

И действительно, работали они на совесть. Наложенные латки почти не выделялись на поверхности. Инженер с механиками, проверявшие качество ремонта, не сделали никаких замечаний.

Гудим сообщил мне, что во второй эскадрилье не вернулись из разведки Егоров и Хлопцов. Сегодня они выполняли первый самостоятельный боевой вылет, "Рановато еще им на такое дело, - подумал я. - Ни тот, ни другой не имеют достаточного опыта".

- Так мы всех летчиков растеряем,- сказал инженер, словно угадывая мои мысли. - Давай посоветуем комиссару провести партийное собрание и поговорить по поводу таких ненужных потерь. Предупреждать их надо.

- Подожди, инженер, с партийным собранием, - вмешался подошедший комиссар первой эскадрильи Гаврилов. - Ведь еще неизвестна причина. Может быть, они не погибли, а заблудились или еще что.

К вечеру над аэродромом появилась пара истребителей. Это были сержанты Егоров и Хлопцов. Оказывается, летя над территорией, занятой противником, они потеряли ориентировку. В поисках выхода взяли курс на восток и летели, пока пересекли Дон.

- Когда я определил, что под нами свои, - рассказывал Егоров, - топлива оставалось совсем мало. Чего только не пережил за эти минуты! Сажать машину в поле? А вдруг поломаю. На счастье, увидел аэродром бомбардировщиков. Там и сели. Летчики-бомбардировщики спрашивают о цели посадки, а у меня язык не поворачивается сказать правду. Столько стыда пришлось пережить! Даже обедать не пошли.

Когда Егоров рассказывал нам историю своей неудачи, у него дрожали руки. Молодой летчик испытывал чувство большой досады и неловкости за свой профессиональный промах.

- Пойду докладывать командиру полка, - сказал он, махнув рукой.

Командир полка принял решение: летчиков, потерявших ориентировку, отстранить от полетов на два дня, чтобы за это время они научились по памяти вычерчивать район полетов. Такое наказание считалось самым тяжелым, и Егоров глубоко переживал его. За двое суток он заметно осунулся и походил на человека, только что выписавшегося из госпиталя. В этом еще раз сказалась чистая и честная душа Егорова. Переживать свою неудачу так, как он, мог только летчик, который гордится своей профессией, любит ее и дорожит оказанным доверием защищать Родину.

К утру наши самолеты были отремонтированы. Они выглядели совсем не похожими на вчерашних старых и потрепанных "харрикейнов".

- Принимайте работу, товарищ летчик, - с русским задором, поглаживая усы, сказал тот же пожилой слесарь. - Летайте на здоровье да бейте их, фашистов проклятых, чтоб им пусто было. Мне тоже приходилось бить, только не фашистов, а просто немцев-оккупантов в восемнадцатом году. Жаль, что сейчас не могу. Просился в пехоту, а попал по старости в авиацию.

Боец лукаво улыбнулся и продолжал:

- Сначала думал, буду летать. Да какой из меня летчик! Послали на аэродром. Здесь всем дело найдется, потому один воюет, а двадцать смотрят, как у него получается.

- Вот уж здесь ты, отец, не прав, - вмешался молодой подручный слесаря. - Если бы не мы, как же летать-то на самолете? Сам знаешь, чего только в эту машину человек не наставил - и пушки, и пулеметы, и "катюши" вон подвешены... А в кабине что... Нет, ты не прав...

- Ты мне про это не говори. Я сам не хуже тебя знаю, что это за машина. Только врагов-то на ней бьет вот он, а не мы! Да что с тобой спорить, когда ты еще зелен в этом деле...

Слесарь махнул рукой, как бы подтверждая силу своих слов, что, мол, молодо-зелено в голове у парня.

Затем, помолчав немного, обратился ко мне:

- Я знаю, товарищ летчик, что вы крепко устаете, а все же хочу просить вас зайти к нам на свободе в землянку. Рассказать, как фрицев бьете, а то ведь иные понятия не имеют, как вы воюете. Видели, как осколками самолет изуродован. А это, поди, малая доля из того, что немцы пускают. Остальные, видать, мимо пролетели, может, и совсем близко. Я-то знаю, что значит, когда снаряды поблизости рвутся. Другой раз, кажется, душа лопнет. К земле, бывало, припадешь и держишься за нее, матушку. Но ведь то на земле, а в воздухе, там спрятаться не за что.

Слесарь был мобилизован недавно. Он хоть и прошел гражданскую войну, но не выглядел военным даже в малой степени. Гимнастерка на нем сидела мешком, жесты были медлительны, угловаты. И беседовать с ним хотелось, как с отцом.