Записки из бункера

Сделав глоток кефира, я заметил крадущуюся тень вдоль решеток. Это был Иван, он остановился поодаль и стал смотреть на меня. Этот парень являлся единственной ниточкой, связывающей с внешним миром.

Превозмогая боль во всем теле, я поднялся и медленно приблизился к решетке, заговорив с Ваней на понятном ему языке. Язык жестов я выучил еще до детского дома, когда был совсем маленьким и жил с бабушкой, которая от слабого слуха и нечеткой речи общалась жестами. Мои мама и папа в этом плане были здоровы, но больны были зеленым змием и большой тягой к наркотическим средствам. В таких состояниях родители зачали меня и родили, а затем друг за другом умерли от передоза. Бабушка, больная сахарным диабетом, долго тоже не протянула. Мне было тогда почти четыре года, в дом малютки я уже опоздал, поэтому меня повезли в детский дом.

Общение с Иваном в этот раз складывалось хорошо. Он спросил, где мои волосы и сказал, что ему меня очень жалко. В разговоре о Лизе я узнал, что ее содержат лучше меня, но она все время с хмурыми бровями, плохо ест и постоянно лежит, глядя в стену. Моя сестра показывала характер, я-то знал. Эта девчонка легко объявит бойкот всему миру и прибавит голодовку. Вот с кем я пошел бы в разведку. Еще я узнал, что в этих стенах делают страшные вещи, но какие – понять не успел, потому что Ваня вдруг спохватился и убежал по коридору за угол. Через некоторое время раздались шаги, и в мою камеру вошел врач с двумя охранниками. Медик любезно опросил меня о состоянии, снял несколько показаний и удалился. Так продолжалось три дня. Меня хорошо кормили, никуда не забирали и ничему не подвергали, видимо, это и был тот трехдневный карантин, о котором говорил дядя Веня.

После трех дней покоя за мной снова пришли. Меня осматривали в медицинском блоке, брали анализы, о чем-то шептались по моему поводу. Я стал догадываться, что медики от меня не в восторге, со мной постоянно было что-то не так, но на врачей давили сверху, требуя результат, который те и пытались выжать из меня.

Шли дни, меня продолжали испытывать на выживание, подвергая странным и тяжелым процедурам. Я даже не знал, что такое можно сотворить с организмом человека. Наверное, слово "испытание" здесь уместно применить от понятия "пытка" буквально.

Как-то мой путь проходил мимо стены, на которой висело зеркало. Я увидел напротив очень худого, изможденного парня без волос, с желтой кожей и впалыми как у мертвеца глазами. Он безразлично смотрел на меня, а я на него. Я бы не узнал себя, если бы охранник с сарказмом не намекнул на мой ступор перед зеркалом. Мой внешний вид приблизился к виду тех, кого я встречал за решетками. Надеюсь, с Лизой такого не происходит.

Однажды я очнулся от очередных процедур и, глядя на ржавый потолок, подумал, что не знаю какой сейчас месяц, осень еще или уже зима, что происходит в мире… Как все эти пытки переживает моя сестра? Я не видел ее, кажется, сто лет. Она такая мелкая, косточки тонкие, вся хрупкая, неужели у этих людей поднимутся руки, чтобы ее мучить. Но, несмотря на внешнюю слабость, у этой девчонки стальной характер, и это может не понравиться власти этих стен. С самого нашего знакомства в детстве, мы с Лизой не расставались, и теперь без нее я чувствовал себя так, словно мне отрезали руку.

Из размышлений меня вырвал грохочущий звук замка на двери камеры. Вошел медик, за ним охранник. Теперь ко мне не входила толпа здоровых мужиков в униформе, потому что для того, в кого я превратился, и одного было много. Врач заставил меня раздеться, осмотрел мою кожу и собрался что-то спросить, как вдруг где-то в конце коридора раздались крики с приказом для всех медиков срочно прибыть в лабораторию. Мои гости второпях выскочили, захлопнув дверь камеры, и умчались на крики.

Я долго смотрел на выход, потому что привык к звуку замка, когда его закрывают, а сейчас щелчок был другим. Мысли вихрем понеслись вперед, и я направился к двери. Оказавшись у решеток, поглядел по сторонам коридора и тихонько надавил на ручку. Сердце мое замерло, когда дверь поддалась и отворилась. Я стоял и смотрел на пространство без прутьев и не знал, что мне делать. Было страшно. Словно выдрессированное животное, которое знает, что за ограду выходить нельзя. Наконец, решившись, я осторожно выглянул из камеры и шагнул вперед.

Сначала я передвигался, прислушиваясь ко всем звукам, но скоро привык и пошел смелее. От глотка внезапной свободы мое сердце отбивало бешеный ритм, я не верил сам себе.

За углом моего коридора располагался ряд камер, а стена напротив была сплошная. В одной камере лежал худой и бледный мужчина, впрочем, как и все здесь, который оживился, увидев меня без сопровождения. Пытаясь подняться, мужчина еле слышно спросил:

– Ты один?

Я кивнул, озираясь по сторонам, и приблизился к решеткам. Мужчине, наконец, удалось подняться, и он подошел ко мне, шепча:

– Беги отсюда, парень. Беги из этого ада. За всех нас, за тех, кто отсюда никогда уже не выйдет.

– Вы давно здесь? Знаете, что это за место? – спросил я.