Записки из чемодана

Однако где я не побывал, численного превосходства наших войск не чувствовалось, командиры жаловались, что в ротах вместо 120 человек по 50–60 солдат, боеприпасов не хватает, из-за автоматов командиры батальонов и полков чуть не дерутся. Но все же мы двинулись выгонять фрицев из нашей страны. Это уже половина победы. Ура!

Нужно сказать, что сколько мне приходилось наблюдать, члены ГОКО, Ставка Верховного Главнокомандования, Генштаб проделали большую работу по организации резервов, по снабжению техникой, необходимой войскам. Сталин в период битвы под Москвой внимательно прислушивался к советам и докладам членов ГОКО и жестоко требовал говорить правду и добивался этого.

Ежедневно были сообщения по радио, передавал Левитан: „Войска Западного фронта под командованием генерала Жукова заняли…“, затем уже стали передачи, что „войска Калининского фронта под командованием генерала Конева заняли…“, „Юго-Западный фронт под командованием маршала Тимошенко…“ и т. д. Я выезжал часто в районы боев, занятых теперь нашими войсками, и видел ликующие лица бойцов, их проделки (с замороженных трупов немцев снимали штаны и ставили в снег головой, вверх ногами).

Привозил я часто образцы немецкого оружия, минометы, боеприпасы и т. д.

Один раз с этими образцами была неприятность. Бойцы истребительных батальонов задержали 5 подростков лет по 14–15. У них были полные сумки каменного угля и деньги были у каждого. Стали их допрашивать, они говорят, что наворовали на железнодорожной станции угля и несут топить домой печки.

Когда я приехал в этот сектор охраны Московской зоны обороны, мне доложили, что: „Задержанные ничего больше не говорят, и разрешите отпустить“.

Мне показалось странным, что у каждого деньги, и я приказал доставить на допрос. При первых же вопросах „Откуда деньги?“ сопляк этот замолкал. Я на него прикрикнул, и он расплакался. Тогда я ему сказал: „Расскажи правду, и я тебя отпущу“.

И он мне рассказал, что немцы подготовили таких несколько групп по 3–5 человек, дали денег и сказали, чтобы они шли на железнодорожные станции, побросали в тендер с углем по куску угля, который находился у них в котомке. Когда все побросают, пусть вновь приходят к ним, и они дадут еще денег.

„Ну, и сколько раз вы ходили?“ — спросил я. Он сквозь слезы ответил: „Первый раз, а там Толька и Мишка — по второму разу“. Мне принесли куски угля. В них были высверлены каналы, вложен динамит и тщательно заделано отверстие. Я приказал разжечь костер и бросить туда уголь.

Через 20 минут за домами, где мы находились, раздался сильный взрыв, который разнес костер по кусочкам. Расчет был на то, что такой уголек, попав в паровозную топку на полном ходу, разорвет котел и вызовет крушение поезда.

Ну, я этого сопляка вызвал, сказал, что за эту подлость, на которую ты согласился, надо тебе набить задницу до крови». Он молчит. Спрашиваю: «Правильно?» Отвечает: «Да». Затем говорю: «Иди домой, тебе дадут хлеба, разыщи мать и больше таких дел против Родины не замышляй». С собой я прихватил пару кусков угля.

Вернувшись в Москву, я, как обычно, звонил начальнику секретариата, что прибыл. Меня вызвал Берия, там же были Меркулов, Кобулов. Я рассказал об обстановке на фронте, настроениях бойцов и командиров. И в конце рассказал случай с подростками-диверсантами и о костре. Затем взял замотанный кусок угля, развернул и положил на стол перед Берия.

Вот тут-то и начался цирк. Берия спросил: «Он разряжен?» Я говорю: «Нет, натуральный». Он вскочил и кричит: «Забери!» Кобулов отпрянул и закрыл свою физиономию блокнотом. Меркулов спокойно встал. Берия вновь крикнул: «Забери и уноси!»

Глава 5. БЕГСТВО ОТ СМЕРША. 1942 год

В записках Серова часто можно встретить уничижительные и презрительные характеристики по отношению ко многим своим коллегам и сослуживцам — генералам НКВД, НКГБ, СМЕРШа, избегавших поездок на фронт и, вообще, не отличавшихся изрядной храбростью.

В чем-чем, но в малодушии самого Серова заподозрить не поворачивается язык.

Человек решительный и жесткий, он не щадил ни других, ни себя. Не случайно именно его Сталин выбрал на роль резидента НКВД в Москве: знал, что точно не струсит и не сбежит…