Записки из Города Призраков

Я опускаю компьютер на пол. Но мне надо что-то делать, надо как-то отвлечься. Из стенного шкафа я вытаскиваю коробку со старыми рисовальными принадлежностями, которую привезла из художественной школы. Не прикасалась к ней после приезда. А тут срываю клейкую ленту, замираю на несколько секунд, а потом решительно открываю клапаны, чтобы заглянуть внутрь.

Первым, конечно, до меня добирается запах тюбиков с масляными красками, картонка с которыми стоит поверх моих альбомов для рисования красками и углем, олифы, гуаши, акварельных красок, запачканной замши, тряпок для протирки кистей и деревянного пенала, в котором лежали кисти и камышовые перья, с черными от туши остриями. Этот запах разом переносит меня в комнаты с занавешенными окнами, с множеством мольбертов, с кистями, с заляпанным краской полом, к подрамникам, к полотнам, которые мне не терпелось натянуть на них; он переносит меня в мою прежнюю жизнь, когда раздельное проживание родителей представлялось мне самым худшим из того, что могло случиться, да и то я думала, что это явление временное. Когда я могла показывать Штерну снег по скайпу.

Мои пальцы роются в картонке из-под обуви, один за другим поднимают тюбики с краской, аркой – как рисуют лучи солнечного света – выкладывают на полу. Теперь я не могу различать цвета без сверхъестественных усилий или не посмотрев на наклейку. У горлышка одно из тюбиков еще влажная липкость. Краска остается на пальцах, красная, как я понимаю. Чуть темнее знака «Стоп», но определенно красная. Красные краски сохнут целую вечность, дольше, чем любой другой цвет.

Чуть ли не на самом дне мои пальцы нащупывают что-то совершенно не похожее на тюбик. Вытаскиваю сей странный предмет. Компакт-диск.

Я кручу его в руке. Надпись темным маркером по центру «Л. ШТЕРН, ФОРТЕПЬЯННЫЙ БОГ», ниже маленькими буквами: «Лукас Штерн против Джульярда: практические занятия величайшего музыкального гения нашей страны».

Сердце прыгает в груди, я потрясена тем, что напрочь забыла об этом компакт-диске. А ведь Штерн дал мне его в память о себе. Так он сказал в тот день… в день, когда мы поцеловались, как туманом окутанные пылью и жарой. В день, когда что-то произошло с моими глазами. В день, когда я в последний раз видела его живым. И я ни разу не прослушала этот диск.

Я долго смотрю на него, прежде чем достать из стенного шкафа еще один реликт – проигрыватель компакт-дисков, который появился у меня в первых классах средней школы. Вставляю штепсель в розетку у моей кровати. Руки дрожат. В горле комок. Я вставляю диск в проигрыватель и запускаю нажатием клавиши.

Несколько секунд полной тишины, и я уже думаю, что он забыл нажать на клавишу «Запись» перед тем, как начать играть, но потом я слышу голос, его голос. Меня начинает трясти. Его живой голос.

«Привет, Лайвер. Это я, Лукас Штерн. (Подтверждение на лицевой стороне си-ди). Я записал для тебя этот диск в память о себе, в период времени, предшествующий началу моей международной известности и, естественно, поступлению в Джульярд. Duh[35]. Поэтому… – он насвистывает, нежно, мелодию «О, Сюзанна». – И вот что еще, спасибо, что собралась прослушать. И ты знаешь… за то, что ты моя лучшая подруга. Ладно. Достаточно сентиментального трепа».

Я валюсь на кровать, и закрываю глаза, и слушаю, потому что больше ничего не могу. Каждая сыгранная им нота проглатывает меня, возрождает. Проглатывает вновь. Я вижу его лицо, когда он играет: такое серьезное. И глаза такие сверхъ-естественно ясные, словно в такие моменты он понимает что-то важное, более важное, чем все знания, что хранятся в наших головах.

Потом фальшивая нота в записи выдергивает меня из транса; нота, отличающая запись от исполнения того же произведения в студии моей мамы. «Странно. Штерн никогда не фальшивил». Мелодия повторяется, или более точно, Штерн вновь играет эту мелодию, снова и снова, и всякий раз я слышу фальшивую ноту. Определенно фальшивую. Я, не трогая диск, охваченная ностальгией, вдруг вытаскиваю альбом с рисунками из большой коробки и начинаю его пролистывать.