Записки из страны Нигде

Мне потребовались годы, чтобы замок улетел вместе с Морицем и Эльзой (появилась еще Эльза). И все равно история носит отпечаток восьмидесятых: много рефлексии и самосозерцания, много картинок с натуры, которые хороши в устном рассказе или в байке «про жизнь», но при перенесении в рассказ (как в письменный литературный жанр) нуждается в обязательной переработке.

Литература - это мир Зазеркалья. То, что живо в живой жизни, при перенесении в литературу, на ту сторону зеркала, неизбежно умирает. Его нужно загодя убить, переструктурировать, переделать, чтобы оно, перейдя волшебную границу письменной речи, ожило и стало по-настоящему живым.

В конце концов, для «Морица и Эльзы» я это сделала: превратила личные живые впечатления и воспоминания в нечто письменное. Но я до сих пор вижу все швы и стыки. Если читатель их не видит –  то и хорошо; но они там есть.

Рассказчики тех лет не умели описывать быт интересно. Они думали, что если подробно расскажут о том, как чистили картошку, читатель прямо ахнет. Как узнаваемо! Прямо чувствуется запах от сырой картофелины!..

Ага, вот прямо спецэффект, вот прямо умереть нам без этого описания. Как будто мы такое счастье сами, без всякого рассказа, на кухне не имеем.

Рассказчики тех лет, погруженные в свой внутренний, взрослый мир, были неимоверно скучны. Банальные мысли, у самых продвинутых – дешевенькая парадоксальность. Почему? Потому что само устройство тогдашней жизни не предполагало ни конфликта, ни сюжета.

Для меня в те годы символом, воплощением этой ветхой бесконфликтности, легковесности, никчемности стал – не знаю уж, известный или теперь неизвестный, - писатель Георгий Семенов. У него я прочитала в толстом литературном журнале повесть «Городской пейзаж» и наткнулась в ней на пассаж об интимной связи героя с героиней. Герой в «эти минуты» слабел, становился как ребенок, и пахло от него «в эти минуты» - внимание! – «младенческой пеленкой». Я все понимаю, возможно, это тонкое наблюдение за вещественно-материальной стороной жизни, но мне было восемнадцать лет, и подобные «откровения» вызвали у меня тошнотный рефлекс.

При том, что я читала Рабле, и миннезингеров, и Куприна, - была весьма продвинутой девочкой. Но «младенческой пеленки» душа не вынесла.

И это – писатель?! Куда катится литература? Я на полном серьезе написала в редакцию – кажется, «Нового мира», - длинное возмущенное письмо. По-моему, мама отговорила отправлять. А может быть, и стоило отправить.

В монологе «о времени и о себе» (была такая рубрика) в «Литературной газете» этот писатель Семенов рассуждает: