Записки из страны Нигде

Если любовная история написана с учетом того, что один из участников - НЕ человек, то это, несомненно, фэнтези. Как вы понимаете, эльфа НЕ человеком, а именно эльфом делают отнюдь не остроконечные уши. И не серебряная пряжка на синем плаще. Он в принципе отличается от своей бедной подруги: и сроками жизни, и опытом, и навыками, и особенностями зрения и мировосприятия... В общем, куда ни глянь - везде все по-другому. Соответственно, иначе он и мыслит. И когда в фэндомном тексте эльф-пациент говорит медсестричке: "Я буду еще молод, когда ты состаришься, поэтому я не могу на тебе жениться" - это уже первый шаг от лав-стори к фэнтези.

Другое дело, что первого шага недостаточно. Инаковость должна пронизывать все поступки эльфа, она должна быть его естественным фоном. Создать этот эффект чрезвычайно трудно. Автору такого романа необходимо постоянно держать в мыслях и ощущениях, что его персонажи - это не его соседи по двору или общежитию, а принципиально отличные от них существа.

Тем не менее встречаются произведения, где это удается в полной мере. К примеру, единороги Питера Бигля - это именно единороги, а не учащиеся колледжа, переодетые в лошадиные шкуры. Достаточно высокий градус инаковости поддерживает Элизабет Хэйдон в "Рапсодии". Но там, помимо "любви странных существ при странных обстоятельствах" присутствует еще и "скрытая любовь", чувство, которое никак не проявляется внешне, но поддерживает героев в состоянии тихого любовного кипения на протяжении множества страниц.

С другой стороны, немало видим мы и любовных романов в фэнтезийных оболочках. Как пример хочу привести одно из самых любимых моих произведений не только среди фэнтези, но и вообще среди всех книг. Это "Гробницы Атуана" Урсулы Ле Гуин. Вроде бы, главный герой - маг, а главная героиня - могущественная жрица, и Он полностью в Ее власти (а Она играет с Его жизнью и смертью, упиваясь этим и в то же время отчаянно влюбляясь в Него). Но они в описании Урсулы - не не-люди. Они оба - именно люди, "такие, как ты и я". Они сильные, яркие, они во всех своих проявлениях и поступках доходят до крайней степени самовыражения: Он - великодушен, Она - растеряна и прогневана. Но тем не менее любой (любая) из нас можем быть такими. Не всегда столь же экстремально, но - близко к тому.

Гораздо чаще, впрочем, любовный роман, замаскированный под фэнтези, - это, скорее, альтернативно-исторический роман с элементами волшебства. Предположим, пиар-менеджера клюнул жареный петух, и на романе "Анжелика" появился значок "ФЭНТЕЗИ". Книга отправилась на соответствующую полку, откуда ее сняла соответствующая читательница...

И что? Как и в случае с другими любовными романами в фэнтезийной упаковке в Анжелике читательница привычно узнает себя и будет вполне удовлетворена прочитанным.

В фэнтезийном же романе, имеющем элементы любовного, читатель(ница) будет, напротив, искать в себе черты эльфа, единорога, любого другого из описанных нечеловеческих существ.

Таким образом, разница между этими двумя жанрами не только в исполнении, но и в читательском восприятии.

Бородатый анекдот для бородатого гнома

14:19 / 07.06.2016

Сегодня я бы хотела поговорить о заимствованных историях. Бла-бла-бла, в мире всего пять сюжетов (или десять, или три), про это все знают. Тем не менее вопрос не закрыт, мы то и дело к нему возвращаемся.

Для фэнтезистов тема заимствованных историй особенно актуальна, поскольку фэнтези вообще по многим пунктам "вторична", она работает с Реальностью-Два и в ней по определению много неоригинального. Как любят спрашивать - "вы из головы придумываете или из жизни?" - Совершенно явно, что в основном "из головы"...

На мысль поговорить о заимствованиях меня натолкнула недавняя дискуссия о корабельных котах. Даже не дискуссия, а заметки на полях. Замечено было внимательным читателем, что в крапивинском "Бриге "Артемиде" (книга во многих отношениях весьма достойная) байка про кота-призрака не оригинальная. У Виктора Конецкого, например, она рассказана куда лучше и с подробностями. Ну про кота, которого капитан бросил за борт, а потом этот кот стал являться капитану постоянно ("Петр Ниточкин о матросском коварстве"). Было, однако ж, и этому внимательному читателю указано еще более внимательным читателем, что и Конецкий (а может, Ниточкин) байку сию не сам изобрел, а тоже позаимствовал...

Теперь вопрос. Почему мы "простили" заимствование Конецкому и "не простили" Крапивину? Ну хорошо, не заимствование, а использование бродячего сюжетика... Почему?

Есть несколько вариантов ответа. Один - Конецкий излагает сюжет искрометно, а Крапивин - довольно вяло. Ну да, конечно, в рассказе о матросском коварстве этот сюжет центральный, главный, а в повествовании Владислава Петровича это просто вскользь поведанный эпизод. Тем не менее оппозиция "искрометно - вяло" остается.