Записки из страны Нигде

Во времена позднего Брежнева имелся один-единственный мир и один-единственный способ его изображать. Мир был тот, что перед глазами, а способ его изображать был (соц)реализмом. То есть на улице дворничиха тетя Маша и в литературном произведении – тоже. В школе – надуманные праздники по случаю тогда уже отмиравшего комсомола, и в книжках тоже. В вузе копеечные ссоры из-за псевдопринципиальных вопросов или надуманные отношения между однокурсниками – и в книжках та же история. В тех же самых выражениях. Я еще понимаю – «Кортик»: в школе пионерское собрание на тему «кого назначить ответственным за полив растений», а в «Кортике» дети вообще не учатся и только гоняются за врагами советской власти… так оно когда было! Сейчас-то, брат, не то…

В те годы я пыталась начинать писать. Мне виделись параллельные миры. Ну вот, скажем, двухэтажная квартира, и на втором этаже живут какие-то странные люди, то они есть, то исчезают, и вдруг открывается портал – и они оказываются в средневековом мире…

Моя мама, прочитав наброски к этому творению, сказала очень твердо: «Писать можно только о том, что знаешь».

В целом – совет правильный. Да вот только не ко времени данный – и, хуже того, попавший на слишком уж готовую почву. Я поняла все буквально и не просто приуныла – упала духом. Писать только о том, что знаешь! А что я знаю? Собрание в классе на тему – кого назначить ответственным за полив растений?

В своих устных рассказах о школьном житье-бытье, особенно о военруке, я всегда тяготела к гротеску, к преувеличениям, даже где-то к раблезианству. Но писать таким способом было немыслимо.

Во-первых, устный рассказ при переносе на бумагу неизбежно вянет. Устный рассказ – это ведь не только слова, это интонация, жест, выражение лица, определенные паузы, момент импровизации. Записанный рассказ строится по иным законам. В ранней юности я это понимала интуитивно, впоследствии я писала об этом студенческую работу на кафедре стилистики.

Во-вторых, определенное содержание требовало определенной формы. То есть «то, что знаю» (а знаю я позднесоветские реалии) должно быть изложено стилем позднего соцреализма, и никак иначе. Девиз «Оставь надежду всяк сюда входящий» красовался (для меня) на всех наших толстых литературных журналах, и на журнале «Юность» тоже. Скучный стиль для скучных реалий.

Отсюда, кстати, моя нелюбовь к научной фантастике (о чем я тоже уже говорила, и не раз, и всегда открыто, и всегда почему-то люди удивлялись – как можно это не любить?) А вот не любила – и в первую очередь – советскую, про лучшее будущее: в ней описывается мир физики, химии, математики, в лучшем случае биологии, то есть тех предметов, которые у меня в школе отнюдь не числились среди любимых; и рисовалась все та же скучная обстановка советского НИИ все тем же унылым стилем соцреализма.

Почему я считала советские НИИ скучными? Потому что видела, как тоскуют и вянут на этой работе взрослые родственники: например, вечно замотанная тетя Леля (один в один - персонаж Немоляевой из «Служебного романа»)…

Все это спорно. Было ли так на самом деле? Можно привести множество примеров, опровергающих мои впечатления. Но я говорю сейчас не о том, как было на самом деле, а о том, как это виделось лично мне, семнадцатилетней девочке, живущей в эпоху позднего Брежнева и абсолютно не понимающей – как и о чем писать.

Итак, Реальность-1 была для юного существа ужасной. Я была непростительно молодой под старым солнцем, в умирающем мире.

А Реальность-2 была абсолютно нереальной. Да, конечно же, имела место Реальность-2: романы Дюма-отца, например, Фенимора Купера, или  там книги о революции и войне. Вот где кипела настоящая жизнь. Герои сражались, погибали, побеждали. Персонажи Джека Лондона голодали, искали работу, дрались за деньги или за ружья для Мексики. В  тех мирах можно было подружиться с волком или ездить на диком мустанге.

Но Реальность-2 воспринималась как аболютно недостижимая. Она была отгорожена от читателя непроходимой стеной. Либо это была совершенно другая страна, куда из-за железного занавеса не попасть, либо это была другая эпоха, а машины времени не бывает, либо это одновременно и страна, и эпоха. Мир фантастики, как я уже говорила, меня совершенно не привлекал. Даже в дурном сне, даже ненавидя скуку Реальности-1, я не согласилась бы на дополнительные занятия по ненавистному предмету физике. Я не из тех, кому понравится сидеть на горячей плите, если меня заставят посидеть на ней подольше.

Подытоживая: Реальность-2 выглядела не параллельным миром, а миром вообще несуществующим, недостижимым ни при каких обстоятельствах. Понятия «мультивселенной» для меня тогда не существовало, я просто о нем не знала.

Возвращаясь к теме предыдущей заметки: мы читаем то, что хотим читать, и пишем то, что хотим писать.

Читать-то я могла все, что угодно, про какую угодно реальность. Хоть про борьбу за огонь у первобытных людей, хоть про Варфоломеевскую ночь.

Но писать я «имела право» только о том, что хорошо знала, то есть – про Реальность-1 эпохи позднего Брежнева.