Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов

Жизнь становилась все беднее. Спендер отмечал, что в Берлине стало невозможно войти в магазин без того, чтобы не встретиться с нищими. При этом многие французские туристы считали, что немцы хотят использовать экономический кризис как предлог не выплачивать репарации. «Возвращающиеся из Берлина французы рассказывают, что немцы живут в этом городе расточительно и роскошно», – сообщал писатель Андре Жид Гарри Кесслеру[188]. Эмили Поллард описала один обед, которым она наслаждалась в Госларе летом 1930 г. Это был «настоящий пир богов», состоявший из шести перемен блюд, среди которых Эмили больше всего запомнились суп из зеленой черепахи и краб[189].

«Это бурлящий котел истории, которая создается у нас на глазах, которая проверит на истинность все политические теории точно так же, как мы путем приготовления пищи проверяем рецепты из кулинарной книги. В берлинском котле смешались безработица, недоедание, паника на фондовых рынках, ненависть к Версальскому договору и другие мощные ингредиенты»[190], – писал Кристофер Ишервуд.

Когда 26 февраля 1924 г. Гитлер после неудавшегося путча предстал перед судом в Мюнхене, где ему было предъявлено обвинение в государственной измене, мало кто сомневался в том, что его политическая песенка спета. Однако всего через два дня в английской газете «Manchester Guardian» писали: «Гитлер сейчас – герой. Пресса перепечатывает целыми абзацами отрывки из его выступлений в свою защиту, и эти материалы производят огромное впечатление».

«Потоком предельно эмоциональных речей, которые он произносил с пеной у рта», тридцатичетырехлетний Гитлер привлек внимание всей нации. Он критиковал евреев, Версальский договор и Веймарское правительство, и все это гипнотическим образом действовало на миллионы немцев, в том числе на судью, который вынес Гитлеру до смешного легкий приговор – всего девять месяцев тюремного заключения. Репортер газеты «Manchester Guardian», наблюдавший за ходом судебного разбирательства, был озадачен очевидным отсутствием мотива у Гитлера: «Не складывается ощущение, что он борется за угнетенных и униженных. Он участвовал в заговоре, рисковал собственной жизнью и жизнями других людей без какой-либо видимой причины». Журналист добавил, что он не увидел личных амбиций или личной заинтересованности Гитлера, которые могли бы объяснить риск, на который тот пошел. Как бы то ни было, с точки зрения саморекламы суд был возможностью для Гитлера заявить о себе на всю страну, хотя в последующие несколько лет после его освобождения национал-социалисты продолжали оставаться на периферии немецкой политики. Именно в этот относительно спокойный период Гитлер стал бесспорным лидером партии, и с тех пор его величали не иначе как «фюрер».

14 сентября 1930 г. политическая ситуация резко изменилась. В этот день национал-социалисты получили 107 мандатов на выборах в Рейхстаг[191]. Партия начала активно действовать. После неудавшегося путча Гитлер пришел к выводу, что победы надо добиваться законным путем. Газетный магнат лорд Ротермир, находившийся во время выборов в Мюнхене, был рад успехам Гитлера и считал, что нацизм откроет новую эпоху в истории Германии. Он говорил англичанам, что немецкий фашизм поможет Европе сдержать коммунистическую угрозу[192].

Рамболд относился к нацизму более скептически. Через месяц после выборов, 13 октября, прошло первое заседание Рейхстага, и посол написал королю Георгу V: «Я был в Рейхстаге, когда в зал вошли немецкие фашисты в своих запрещенных униформах: в рубашках цвета хаки, галифе и гетрах, а также с повязкой со свастикой на руке. Один из их руководителей был одет в костюм, в котором не очень хорошо смотрелся. Они прибыли в Рейхстаг в пальто, чтобы скрыть свою униформу, а само их появление в зале могло бы стать постановкой мюзик-холла Муссолини. Несмотря на то, что они часто ведут себя по-детски или недостойно, им удалось вдохнуть в страну новый дух, который выражает желание немцев «двигаться дальше»[193].

Английскому послу казалось, что новые члены Рейхстага от Национал-социалистической партии играют на публику. Даже их приветствие было для них самих чем-то новым и непривычным. «Они очень быстро сцепились с коммунистами, – писал посол матери, – и члены обеих партий начали сыпать оскорблениями в адрес друг друга, крича из разных концов зала. Временный председатель – уважаемый старик восьмидесяти трех лет – не был в состоянии остановить это детское и недостойное разбирательство»[194].