Записки кавалерист-девицы

Я окончила свою работу, пересмотрела, поправила, переменила, где должно, а на ъ и отнесла к моим товарищам, будучи утомлена как нельзя более от этой всенощной сиденки.

На другой вечер была очередь P…. Мы все собрались к Ар…. и с нетерпением ожидали прихода нового сочинителя; наконец, когда свечи уже подали и Ар…. начинал бранить медленность Р…, он явился с тетрадью в руках. «Милости просим, милости просим! – закричал ему навстречу Ар…. – По местам, господа!.. Посмотрим, Р…, чем-то ты нас обрадуешь!.. Столько ли твоя пиеса наделает между нами толков, споров, шуму, вздохов и восклицаний, как вчерашняя Елена с прекрасными, а после просто с красными глазами!..» – «Ну, господа, овому талант, овому другой!.. Условия не было писать умно, красноречиво, трогательно, грубо, глупо, поразительно; а просто писать, то есть описать что-нибудь, кто как умеет. Итак, вот мое приношение; чем богат, тем и рад! Прикажете читать?» – «Как же, как же! – закричал шалун С….. – Читай! Обещаем тебе самое молчаливое внимание и самое внимательное молчание…» – «Господи! Какой враль! Перестань, ради Бога не мешай!.. Начинай, P….»

Р… вынул из принесенной тетради один только листок.

Увидя это, С…. всплеснул руками: «Ну, пропали мы!.. Верно, опять стихи!» – «Да уймись. С…., дай ему начать… Впрочем, P…., надобно признаться, что тощая наружность твоего приношения невольно обезоруживает… Но читай, читай, пожалуйста!.. Извини!.. Молчим и слушаем!..»

P…. начал:

– Чего мы не делаем, к чему не прибегаем, чтоб только сократить время: трубки, вино, карты, музыка, женщины – все мало! Все еще остается два часа лишних! Лишних! С этим нечего шутить! Два лишних часа, если не будут убиты, могут убить, и это еще меньшее из зол, каких они бывают причиною. Какой глупости не вздумает человек, имеющий пред собою два часа времени, которого не знает, куда девать, с кем провесть, кому посвятить; одним словом, не знает, куда деться с ним, куда убежать от него? Ах, время лишнее, время лишнее! Никто не хочет обратить внимания на тебя; а ты-то и есть источник всяческого зла, тебя-то и подстерегает враг рода человеческого, чтоб развернуть пред глазами праздного ума необозримый свиток обольщений всякого рода, вида, сорта, пола, цвета, возраста и количества! На нем купец находит для себя тот вид добросовестности, какой должно ему иметь, выхваляя покупателям доброту негодных товаров; погребщик – тайну подделывать дурное вино под хорошее так искусно, чтоб только одна расстройка здоровья употребляющих его давала им позднее понятие об этом; кокетка – тот взгляд, тот жест, которыми, употребя их вовремя и кстати, разоряет целые семейства и погружает их в бездну зол; полководец – ту проклятую мысль, что личная слава его должна быть им предпочтена славе отечества; наш Кордин – смету, что даром выкормит свою четверню башкирских жеребцов; Арский – те стихи, которыми убивает все, исключая времени, и, наконец, я, ваш покорнейший слуга, отыскал там вот эту галиматью, которую и имею честь представить вам на суд.

– Как! Уже и конец?

– Конец. Воображение мое отказалось служить мне далее.

– Вот, что называется, поддел! Что ж теперь делать? Вечер только что начался; у нас уже не два часа лишних, а целых шесть! Ну, P…., ты, который так хорошо разрисовал свиток сатаны, поищи на нем, куда нам девать, в чем провесть большую часть вечера?

P…. подумал с полминуты.

– Извольте, нашел! Поедемте к Морозинскому: у него сегодня танцуют. Там будет красоточка, Варинька.

– С уважением, P…., с уважением! Разве не видишь, как Дем…. вспыхнул?

– При имени Вариньки? Нет, не этому божеству он поклоняется. «Смугла, свежа, румяна его прелестная Татьяна!»

– А! так вот перед каким огнем тает его сердце! Вкус не дурен! Прекрасная Негритяночка может хоть кому вскружить голову.

– Однако ж, воля ваша, господа, она уж чересчур смугла.

– Вот, чересчур смугла! Это, брат, будет приметно не прежде, как через пятнадцать лет; а теперь она с своими шестнадцатью годами, розовыми щеками, пунцовыми губами, черными, блестящими глазами и прекрасными жемчужными зубами, теперь она была, как лилия!

– Ну, так что ж, господа, ехать так ехать!.. Полно вам рисовать красавиц, каких нет в натуре! Ваши описания перевернули и мой старый мозг вверх дном! Хочу увидеть эту Аравитскую лилию. Едем!

Это говорил Д.б.р.н.к. й, шестидесятилетний венгерец; он только что допил третий стакан пуншу, стукнул им по столу и хотел было реситировать похвалу выпитому нектару, но никак не мог склеить в памяти своей послания Давыдова к Бурцеву, где говорится что-то о шести стаканах пуншевых, в которых сокрыт небесный дар или жар – не помню и я так же, как Д.б.р.н.к.й.

– Едем, молодежь! – повторил старый ротмистр, вставая и вытирая платком усы, на которых блистали еще капли пунша.

– Как! И почтенные седины венгерские едут с нами? Бравый ротмистр наш хочет взять участие в этой ловле нежных вздохов и пламенных взглядов?.. А за эту честь мы все даем слово уступить ему место подле прелестной Негритянки на целый час…

– Да, если она просидит только на месте целый час.