Записки Клуба Лазаря

Мне хотелось поскорее отвести Брюнеля в каюту, чтобы обследовать его состояние после сердечного приступа, который он, по всей видимости, перенес. Но не успел я настоять на этом, как к нам приблизился человек, показавшийся мне смутно знакомым. Брюнель, который каким-то чудом еще держался на ногах, заговорил с ним. По оборудованию, которое принес с собой этот человек, я узнал в нем фотографа, снимавшего Брюнеля во время неудачного спуска корабля. К моему изумлению, инженер снова согласился позировать перед трехногой камерой. Позади него из палубы поднималась одна из труб парохода, ее холодная, покрытая заклепками поверхность должна была послужить фоном для, вероятно, последнего портрета Брюнеля.

Глядя на то, как он стоит, ссутулив плечи, с утопающим в воротнике подбородком и, словно призрак, смотрит на мир, я вспомнил разговор с Броди, когда мы обсуждали состояние здоровья Брюнеля. Кажется, он говорил, что Брюнель был неразрывно связан со своими машинами. Там, в машинном отделении, мне показалось, что его сердце билось в унисон с работой двигателя, ускоряя и замедляя ход вместе с ним.

И все же я склонялся к тому, что этот человек просто загнал себя до полусмерти.

Пытаясь отогнать мрачные мысли, я посмотрел, как Брюнель снял шляпу и взял в руку. Фотограф исчез под своим покрывалом, убрал крышку с объектива, сосчитал до восьми и запечатлел изображение Брюнеля на стеклянной пластине.

— Спасибо вам, мистер Брюнель, — сказал он, выбираясь из-под покрывала.

Инженер хотел надеть шляпу, но она выскользнула у него из руки, ударилась о палубу и покатилась. Не успела она остановиться, как ее хозяин сам рухнул на палубу прямо на нее. Я склонился над ним, развязывая галстук и ослабляя воротник.

Брюнель пришел в себя, но его состояние вызывало тревогу. Исполняя обязанности частного врача. Броди настоял на том, что будет лечить Брюнеля в его собственном доме на Дюк-стрит, а не в больнице. В первый раз после болезни отца я так переживал за моего пациента и был даже рад, что не мне поручили заботу о его самочувствии. Здоровье Брюнеля было серьезно подорвано, однако подлинной причиной его приступа стало сильнейшее потрясение, которое он пережил в результате удивительного события. Он словно хотел, чтобы я был с ним до конца, но так и не смог вырваться из тисков, в которых двигатель держал его сердце. Впрочем, у меня не было времени для воспоминаний. Броди, как всегда, стал возмущаться, когда его пациент попросил сигару, с трудом шевеля губами, наполовину пораженными параличом, который полностью обездвижил левую сторону его тела. Пока Броди отчитывал его, я пытался утешить Мэри — многострадальную супругу нашего пациента.

Я никогда прежде не встречал миссис Брюнель, но решил, что она достаточно сильная женщина, чтобы знать правду, однако ничего не рассказал ей о происшествии в машинном отделении. Она приняла все с выражением усталой неизбежности на лице. Без сомнения, ей уже не в первый раз приходилось становиться свидетельницей того, как ее супруг оказывался на грани гибели из-за своей работы.

Броди пригласил меня к кровати больного. Брюнель звал меня.

— Я хочу… — прохрипел инженер, едва выговаривая слова искривленным ртом, — хочу, чтобы вы были на корабле, когда он отправится в плавание. — Он замолчал, чтобы отдышаться. — И проследили за всем.

— Но, Изамбард, я хирург, а не инженер.

— Вы знаете людей, Филиппс, знаете их повадки. Я хочу, чтобы вы последили за нашим другом Расселом.

Я посмотрел на Броди, который стоял по другую сторону кровати.

— Изамбард, у меня есть обязанности в больнице.

Брюнель бросил взгляд на своего врача — его глаза мерцали, как горевший в снегу костер.

— Уверен, это можно уладить.

Броди молча кивнул.

— Хорошо. Тогда я поплыву на вашем большом ребенке.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

На следующий день после того, как с Брюнелем случился удар, я снова был на палубе «Великого Востока», когда он отплыл по реке в сторону Северного моря и Ла-Манша. Перед отъездом я еще раз справился о здоровье Брюнеля, и Броди сообщил мне, что его состояние оставалось стабильным, но пока не было никаких признаков улучшения. Броди боялся, что, даже если инженеру удастся оправиться, паралич не пройдет до конца дней.

Снова почувствовав запах денег, судовладельцы пустили на борт корабля сотни пассажиров, каждый из которых заплатил крупную сумму за привилегию отправиться в первое плавание. Однако у этого вояжа не было конечного пункта назначения. Корабль должен был доплыть до пролива, где его двигатели подверглись бы ряду испытаний, а затем вернуться назад в реку, где он с таким трудом появился на свет. Какая жестокая насмешка судьбы — Брюнель потратил столько сил и времени на этот корабль, но из-за болезни не смог отправиться в первое плавание.