Записки Клуба Лазаря

Благодаря прекрасному выступлению Брюнеля наш план был воплощен в жизнь наилучшим образом. Он выполнил его с таким изяществом, которого мы с Оккамом никогда бы не добились. Собрание закрылось в мрачной атмосфере, но это было даже к лучшему — еще одно доказательство того, что Брюнель достиг своей цели.

Оккам, как обычно, покинул встречу в одиночестве, в то время как я по традиции принял предложение Брюнеля подвезти. Я подождал, пока экипаж свернул за угол, и лишь тогда поздравил его.

Брюнель рассмеялся так громко, что даже закашлялся.

— Хорошо, что никто из них не бывал в Египте!

— Я вас не понимаю, Изамбард.

— Я о сердце в канопе. Это же чушь!

Он совершенно сбил меня с толку.

— Почему?

— Потому что сердце — единственный орган, который египтяне никогда не вынимали из тела, считая его вместилищем души.

— Но вы же сказали, что вес сердца определял дорогу в рай.

— Верно, однако эту задачу решали боги, а не тупоголовые жрецы. Только богам можно доверить сердце. — Он вытащил сосуд из-под сиденья. — И простите мне эту поэтическую вольность, но я надеялся, что сердце поможет нам вычислить убийцу. Я думал, что он испытает чувство неловкости, произнесет какое-нибудь слово или сделает нечто, что выдаст его вину.

Я по собственному опыту знал, что часто одного лишь наблюдения недостаточно, чтобы найти преступника.

— И вы ничего такого не заметили?

— Увы, нет. Он весьма скользкая рыбешка, не так ли?

— Кто?

Брюнель удивленно выпучил глаза.

— Рассел, конечно! Этот судостроитель с каменным лицом точно что-то скрывает.

Брюнель описал какого-то загадочного типа, совершенно непохожего на человека, который так легко дал волю чувствам во время небезызвестного происшествия на верфи. Однако я ничего не сказал.

Инженер постучал по клюву сокола.

— Кстати, вы знаете, что здесь на самом деле?

Я покачал головой.

— Кишки, вот что. Об этом написано вот здесь, — указал он на иероглифы и засмеялся. — Они даже не знали, что держали в руках сосуд с кишками!

Мне показалось вполне закономерным, что призванное разоблачать «сердце» Брюнеля оказалось фальшивкой.

Покинув Брюнеля в хорошем расположении духа, я решил не тратить время попусту и лег в постель, надев ночной колпак и взяв книгу, которую дал мне Оккам. Хотя Брюнелю так и не удалось вычислить нашего врага, вечер прошел удачно, и теперь оставалось лишь почитать что-нибудь легкое на ночь.

Книга начиналась с предисловия, написанного автором. Там рассказывалось, как возник замысел «Франкенштейна», и особенно подчеркивалось, какую роль сыграл в этом дедушка Оккама. Даже в предисловии авторская манера письма поражала воображение:

Я увидела бледного последователя грешной науки, склонившегося над своим творением. Увидела ужасающее создание, которое лежало неподвижно…

Возникшая передо мной картина показалась мне знакомой. Труп на столе, моя рука с ножом, занесенная над ним и готовая сделать первый надрез…

Но затем, словно под действием какого-то мощного двигателя, оно подало первые признаки жизни и слабо, неуклюже зашевелилось. Как это, должно быть, ужасно; какие пугающие последствия влечет за собой попытка человека повторить изумительное творение Создателя. Успех напугал бы Творца; он в ужасе убежал бы от своей гнусной работы в надежде, что, оставшись без присмотра, слабая искра жизни, которую он зажег, потухнет; что тварь, оживленная столь несовершенным образом, снова станет мертвой плотью и он навсегда положит конец мимолетному существованию чудовищного трупа, в котором видел колыбель жизни.

Я провел немало времени в компании доктора Франкенштейна и его ужасающего творения, пока у меня не заболели глаза. Затем я встал с кровати и достал мои выписки из конспектов. Некоторые фразы из книги показались мне знакомыми, и я оказался прав. Оккам вставлял их в конспекты, которые делал во время доклада Брюнеля. Одна фраза особенно врезалась мне в память: «И это говорит не безумец».

Вспомнив все, что узнал о Брюнеле за последние два года, я воздержался от суждений.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ