Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского, 1855–1879

Во всю мою жизнь Грейг ничего такого не сделал, ничего не сказал, ничего не написал, из чего бы можно было судить о его финансовых или других познаниях. Несомненно только одно, что много потратил ума, энергии, ловкости, находчивости и нахальства для личной своей пользы, и ежели он хотя половину этих качеств приложит к делу, то можно ожидать успеха. Но, к сожалению, на том пути, по которому шел Грейг для достижения личных своих целей, нельзя было не утратить качества, необходимые для государственного человека. Чтобы получить чин полного генерала, единственно ему одному присвоенный (есть генералы от инфантерии, генералы от кавалерии, инженеры-генералы, есть адмиралы, но чин полного генерала имеет только один Грейг, потому что он носит морской мундир, но во флоте никогда не служил); чтобы носить морской мундир адмирала, никогда не будучи моряком; чтобы иметь двух дочерей, прижитых до брака фрейлинами; чтобы ежегодно получать чины, звезды и денежные награды; чтобы со всеми противоположными мнениями быть в согласии и при этом дерзко высказываться, когда нужно, — для всего этого нужно столько ловкости и акробатического искусства, что для дела едва ли останется много честных сил и ума. Особенно замечательна способность Грейга вывертываться из затруднений и обращать их в свою пользу. Разительный пример представляет действие в качестве контролера. В одном из отчетов своих, разбирая действия морского министра, он с изумительною дерзостью и правдивостью изобразил разные неустройства в этот министерстве. В это время

Краббе был еще жив, но лежал разбитый параличом и не мог ни говорить, ни писать. С искусством выгородив великого князя, он всю ответственность взвалил на Краббе, хотя он был главным виновником всего уничтожения флота, ибо они с Краббе действовали заодно. Ежели бы Краббе умер, он не решился бы это написать, ибо государю лично не понравится такое обвинение покойника. Ежели бы Краббе был здоров, он также бы воздержался от обвинения его, боясь его оправданий, но он воспользовался безответным состоянием еще живого человека и показался в глазах государя правдивым контролером, не щадящим даже приятеля.

Несравненно способнее и достойнее во всех отношениях занять место министра финансов было бы Александру Аггеевичу Абазе, ныне занимающему должность председателя Департамента экономии, но именно потому, что все признают за ним эти способности, и что он пользуется известностью, владелец больших имений и потому имеющий связь со страной и принимающий горячо к сердцу ее интересы — именно потому его и не назначают.

Точно так же Островский, как товарищ контролера и как человек, работающий в контроле вместе с основателем его — Татариновым, обладающим большими познаниями по этой части, человек, во всех отношениях почтенный и добросовестный, составивший себе репутацию в России, имел полное право занять место Грейга в Комитете[384], но именно потому, что он обладает этими достоинствами, — он не назначен, а призван на должность государственного контролера Сольский, занимавший до сих пор место государственного секретаря.

Сольский не имеет ни малейшего понятия о контроле, ни вообще о финансах, никогда по этой части не занимался и назначением своим единственно обязан своей бесцветности и неизвестности. Кроме Петербурга, он нигде в России не был, никаких отношений и интересов в крае он не имеет. Он выведен был в люди покойным графом Корфом и принадлежал совершенно к его школе сухих бюрократов-редакторов. Когда он сделан был при Корфе товарищем начальника II Отделения[385], я обрадовался этому назначению, ибо имел случай удостовериться в его способностях как редактора и человека, обладающего даром слова. Я надеялся, что из него выйдет полезный деятель, так как он был тогда еще весьма молодым человеком, но впоследствии я совершенно в нем разочаровался. Он убил все свои способности в бесплодной канцелярской деятельности, утратил всякую самостоятельность и теперь представляет из себя тип высшего петербургского чиновника, в котором угасла всякая искра одушевления. Он принял с удовольствием место контролера только потому, что будет пользоваться хорошим содержанием, квартирой и всеми атрибутами министра. На месте его государственным секретарем назначен Перетц — еврейского происхождения, человек способный для канцелярской работы и больше ничего.

Все эти рекомендации на новые назначения сделаны великим князем Константином Николаевичем, на которого, в свою очередь, влияет та гнусная среда, в которой он теперь вращается. Этот человек, вышед<ший> из рук и влияния хороших людей, сделался теперь решительно одним из самых вредных людей в России. Видит Бог, что я произношу такое резкое и строгое суждение о людях без малейшего озлобленного личного чувства, я не имею ни малейшей претензии на какое-либо деятельное участие теперь в управлении и решительно не принял бы никакого места, на которое прежде мог бы себя считать кандидатом.