Читаем Записки кочевников полностью

Иногда путешественника одолевает тоска. Вдруг он видит себя не следопытом, которого ожидает много неожиданного, а нелепым персонажем, которого занесло невесть куда. Зачем ему все эти новые впечатления, сколько можно заглатывать путеводители и расширять кругозор? Путешествие теряет связь с чем бы то ни было, и ты становишься точкой в бесконечном пространстве, вещью, которая никому не принадлежит. Где-то там есть дом, дела, твоя жизнь, но ты теперь как будто ни при чем.

По дороге в Улан-Батор мы превратились в кочующего по степям монгола, который идет никуда из ниоткуда. Ради чего, собственно, все и затевалось. Путешественник мечтает бесконечно продлевать первый день на новом месте — часы, когда все привычки и обязательства исчезают, и ты с упоением растворяешься в нигде.

Впрочем, вечерняя прогулка по Улан-Батору — не самая приятная из затей. Возможно, из окна машины все выглядит привлекательно, но когда гуляешь, видишь темный город, освещенный только на нескольких главных улицах. В кварталах глаз выколи. Порывы ветра поднимают клубы пыли, сквозь которые проносятся маршрутки. На остановках кондукторы высовываются из салона и несколько минут криком зазывают прохожих. Дороги в колдобинах, на улицах попрошайничают дети, вовсю идет торговля. В некоторых ларьках электричества нет, горят свечи. Народ есть только на улице Мира и поблизости. Слишком уютной эту обстановку не назовешь.

Много диких типов; один, пьяный, сидел у обочины с кровоточащими порезами под кадыком, отчаянно ругаясь с девицей. В общем, средневековье, возвращение в Россию 10–15-летней давности. При этом капитализм не дремлет. В районе посольств есть хайтековские здания банков, гостиниц и пр. Где-то жизнь бьет ключом, но в целом картина нищеты. Особенно у Гандана, старого монастыря, окруженного деревянными лачугами и юртами, которые можно углядеть из-за заборов. Достаточно выйти из монастыря — и туристическая картинка сменяется трущобой.

Пыльные дворы, хрущобы с покосившимися дверьми, дворцы лам, где бродят лупоглазые туристы, — все это своеобразие монгольской столицы нам совершенно не на что поделить. Трущобы вызывают в памяти еврорепортажи о тяжелой доле народов из стран третьего мира. Но мы не участливые телезрители, и мы не станем бить в набат тревоги. Реальная проблема состоит в том, что все эти жуткие картины неизбежно попадают в рамку видоискателя. Щелкнешь кнопкой — и готов кадр из жизни аборигенов, где все так экзотично и прикольно. Либо, как много раз прежде, смотришь на все глазами чужака, который, не решив собственных проблем, пытается отвлечься на посторонние. Среди других забавных вариантов — долго везти гуманитарную помощь бедствующему народу, который, может быть, к кока-коле и йогуртам совсем равнодушен, но не прочь попробовать твой бочок или лопатку. Или нести ему разумное, доброе, вечное, отучая от того, к чему тот привыкал столетиями.

Мелочи не солгут. Чтобы уберечься от палящего солнца, пришлось купить не что-нибудь, а колониальную панаму. Монгольские шапки из войлока сидят на нас не лучше, чем ушанка на французе. Чтобы носить бейсболку, надо пройти еще несколько уровней. Оптимальный вариант — смотреть на все из-под кепки японского туриста, но этой счастливой непосредственности (конь — конь, пельмень — пельмень) мешают лишние мысли.

Путешествие и состоит в этих отвлечениях. Это неизбежно колониальное движение, даже когда автор отправляется за приключениями только в своем воображении. Но что бы ни говорили писатели, которые ставят на вымысел и выигрывают по-крупному, автор ведь тоже человек. Ему иногда охота сделать что-то самому, прокатиться с ветерком по степи, ерзая на узком скользком сиденье корейского автобуса, потрогать палочкой скорпиона, осваивающего выброшенное на обочину перед пропускным пунктом таможни яблоко. В конце концов, увидеть ливень с грозой из окон улан-баторской хрущевки. Почему он должен равняться на персонных дел мастеров, если максимум, на что он готов претендовать, — быть похожим на комиссию инспекторов-халявщиков? Стремясь стоять на своем до конца, мы после недели пути достигли центра кочевья, где благополучно осели, потеряв скорость. Мир вокруг перестал мчаться навстречу, как пейзаж за окном набравшего скорость поезда. Виды Улан-Батора напомнили о родине. Рука потянулась к стакану.

* * *

Мы купили местную симку.

Теперь каждые полчаса нас куда-то зовут и что-то предлагают. Все по-монгольски, толком не разберешь. Сначала вроде бы надо было срочно ехать на олимпиаду к Буянбаеву, который то ли что-то покажет, то ли обогреет и приголубит. Если б знать…

Скоро поступило предложение взять чего-то 8 штук, от этого всем будет только лучше.

Тут же открылась новая возможность — провести поединок с борцом сумо от местного GSM. Пока мы представляли, как нас мнут, подкидывают и шмякают об пол, пришло уточнение: если ваш вес меньше 100 кг, к вашим услугам штатный боксер. Для подтверждения нажмите 1.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сочинения
Сочинения

Иммануил Кант – самый влиятельный философ Европы, создатель грандиозной метафизической системы, основоположник немецкой классической философии.Книга содержит три фундаментальные работы Канта, затрагивающие философскую, эстетическую и нравственную проблематику.В «Критике способности суждения» Кант разрабатывает вопросы, посвященные сущности искусства, исследует темы прекрасного и возвышенного, изучает феномен творческой деятельности.«Критика чистого разума» является основополагающей работой Канта, ставшей поворотным событием в истории философской мысли.Труд «Основы метафизики нравственности» включает исследование, посвященное основным вопросам этики.Знакомство с наследием Канта является общеобязательным для людей, осваивающих гуманитарные, обществоведческие и технические специальности.

Иммануил Кант

Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза / Прочая справочная литература / Образование и наука / Словари и Энциклопедии / Философия
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза