Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата 1941–1945

Вернулся в полк. В первых числах октября, еще было тепло, 1-й батальон Гайчени бросили форсировать Волхов и брать высоту Мысовая, расположенную неподалеку от новгородского пригорода Кречевицы. Это была не высота, а береговой мыс на западной стороне реки. На рассвете без надлежащей артподготовки, не подавив основные огневые средства противника, батальон на лодках (в которых каркасы были обтянуты брезентом) достиг середины реки и был встречен ураганным артиллерийским и пулеметным огнем немцев. На противоположный берег высадились две трети батальона, остальные пошли на дно Волхова с лодками и пулеметами… Это был расстрел, как и при штурме Новгорода!

Семь дней бился батальон, погибая в неравной схватке. Они все-таки прорвались до шоссе Подберезье—Новгород, уже северо-западнее высоты! Но помощи не было ни от полка, ни от дивизии. Эту высоту хотели взять «на авось», что стоило полку гибели батальона, его командира Григория Гайчени и замполита Федора Кордубайло. Что думали они, погибая?..

Без резервов, необходимой артподготовки им было приказано брать высоту с форсированием реки шириной 600 метров. Это — безумие!

И снова Лапшин, Ольховский и штаб дивизии — молчок…

Высоту Мысовая перед этим уже брали, но по приказу командарма Яковлева почему-то оставили. И противник укрепил её неприступно.

На седьмой день Лапшину доложили с той стороны: пропал Гайченя. Тогда Лапшин послал туда командира пулемётной роты Александра Жадана с заданием найти Гайченю и доложить. Жадан рассказывал: «Как я выполз из этой страшной свалки наших и фрицев, не понимаю!» Но Гайченю он так и не нашёл.

Я же был в окопах со своим полуштабом батальона «запасным». Если подойдет подкрепление, то я приму его и форсирую Волхов, вступлю в бой! В том огне, которым поливала нас немецкая артиллерия по всей обороне в Слутке, мы не имели ни минуты отдыха. Ждали — какой снаряд твой…

Я пробрался ходами сообщений в северную часть села, которого уже не было как такового. В одной из воронок делала первую перевязку приносимым и приводимым с той стороны раненым Саша Лопаткина — Шурочка, как мы все ее звали. Снаряды пачками рвались рядом. Я увидел ее черные глаза во все лицо — глубокие, с каким-то самоотверженным выражением. Руки Шурочки были по локоть в крови! Но ни осколку, ни взрыву рядом, ни пулеметной очереди, прошедшей поверху, она не кланялась!

Этого мне никогда не забыть. На встречах ветеранов дивизии Александра Лопаткина, москвичка, не появилась. И где она, что с ней — мне неизвестно… Это была самая отважная из санинструкторов полка. Где особенно горячо — там Шура Лопаткина! У неё был друг — майор Федор Калачев. Но в декабре 1943-го его сразила страшная экзема, и он был отправлен в тыл. Больше я с ним не встречался…

Начиная операцию по овладению Мысовой, командование — все сверху донизу — не подумало о резерве на развитие наступления. В результате батальон погиб полностью, и в нем те командиры взводов, кто выжил после МАРТОВСКОГО ШТУРМА, — все! Николай Герасимов на встрече в 1984 году говорил мне: «Как я тогда выжил, не пойму!»

Кто-то тогда в октябре 1943-го брякнул, что по дороге на Кречевицы видели, как немцы вели в плен высокого молодого белокурого офицера, и Лапшин, поначалу хотевший подписать на своего любимца Гайченю наградной лист на орден Красного Знамени, положил ручку на стол: «Как бы чего не вышло…» Мне было стыдно и гадко за то, что в армии я встречаю среди своих начальников бездушных карьеристов!

Когда батальон полностью погиб, Лапшин, собрав по берегу человек десять «болтающихся штабных», посадил их в лодку и крикнул резервному комбату: «Сукнев! Давай на помощь Гайчене! Сукнев!» — но тот, будучи в окопе по-над Волховом, испарился из Слутки подальше от греха. Я исполнил бы этот страшный приказ, но пристрелил бы этого идиота!.. А там — все равно держать ответ перед Всевышним!

* * *

Теперь, собрав остатки со всех служб, сколотили подобие 1-го батальона. Во 2-м у Кальсина было две роты. Мне приказано принять только что прибывший 3-й батальон.

Сформировали из вновь прибывшего пополнения, под триста пятьдесят штыков, батальон. Командиры на местах. Лапшину потребовалась зачем-то рекогносцировка переднего края, куда должен был встать в оборону полк. Нам было известно здесь всё до последнего пенька! Мы давно уже здесь стоим, все пристреляно. Какая рекогносцировка?! Зачем? Мои офицеры, третьей группой по счету, направились по ходам сообщений к переднему краю. Противник уже засек предыдущих. Постояли, похлопали глазами. Река. Тот берег, а там — кто знает, что и как?!

Возвращаясь на КП батальона, идем по прямому ходу сообщения, кто-то же вырыл такую ловушку! Командую: «Идем быстрей! Тут неладно». Только мы туда зашли, снаряд как даст! Все мои пять человек на бок, все ранены осколками, хорошо, что не смертельно. Всех — в госпиталь! Меня как подкосило чем-то, упал, ничего не пойму. А это снова смерть моя была…

* * *