Записки космического контрразведчика

В школе я чувствовал себя героем и тихо писал левой рукой.

А совсем скоро на всю страну и весь мир разнеслась весть о полете Юрия Гагарина. Для всех был величайший праздник и подъем настроения. Ну, как же — мы первые, мы сильные, мы все можем! Радуясь, как и все, я все же грустил о том, что со сломанной рукой для меня дорога в космос заказана. Тогда, в 1961-м я и подумать не мог, что в 1976 году окажусь в Звездном городке, но не в качестве кандидата на полет... Этот городок станет моим любимым и родным домом, неотъемлемой частью моей жизни.

На шахте угольной

Быстро пролетели четыре года учебы в техникуме. Впрочем, кроме теоретической учебы были еще и практика в проходческой бригаде, и работа в забое, и в должности горного мастера, когда ты отвечаешь за безопасность всей смены... Скажу откровенно: работа на шахте — это очень тяжело. Ведь как бы я ни занимался спортом вообще и вольной борьбой в частности, работа в забое — это нечто выходящее за рамки. Там, в бригаде, на большой глубине я вполне осознал, что стахановцы — это действительно настоящие герои. Несмотря на наличие угольных комбайнов, отбойных молотков и другой техники, физического труда на шахтах было очень много.

Впервые спустившись в забой в семнадцать лет, я едва отрабатывал смену в 6 часов, вместе с бригадой выдавая много тонн на гора. Слегка помывшись в бане — причем волосы, брови и ресницы, как правило, сразу не промывались, — мы быстро заходили в столовую и частенько для разминки выпивали по 250 граммов «беленькой». Закусив традиционной котлетой, стаканом томатного сока, варенным вкрутую яйцом и, в лучшем случае, винегретом, шли кто домой, кто в общагу.

Падали на кровать, обязательным атрибутом которой была красная наволочка, потому как белая быстро становилась черной, и просыпались только к новой смене. Бригада шла на рекорд, и все очень спешили. Все хотели, чтобы росла добыча, а потому частенько забывали о технике безопасности. Наказание не заставило себя долго ждать — несвоевременный крепеж послужил причиной обвала, и нас потом долго доставали горноспасатели. Но, слава богу, всех живыми, хотя многие получили серьезные травмы. Досталось «коржом» и мне, отчего долго болели рука и лопатка.

Это сейчас мы часто становимся свидетелями горняцких трагедий и знаем об их жертвах. Раньше такая информация особенно не распространялась, хотя случалось подобное не реже. Мама узнала о моих приключениях значительно позже, когда я приехал домой, и она заметила у меня на висках немного седых волос. Да, опасно — зато были и деньги. Даже мы, молодые пацаны, по тем временам — это были 1963-1965 годы — могли позволить себе многое. Ну, например, с одной получки купить мотоцикл и сразу несколько костюмов...

Между тем я прекрасно понимал, что впереди меня ждут большие перемены.

«У летчиков погоны не видны»

11 ноября 1965 года неожиданно, как гром среди ясного неба, пришла повестка о призыве. А далее — как в песне: «Были сборы недолги...» И вскоре уже эшелон парней из Донбасса отправился в долгий путь к сибирскому городу Канску Красноярского края. По дороге мы узнали, что будем целый год учиться в ШМАСе — школе младших авиационных специалистов на стрелков-радистов и затем летать на самолетах Ту-16, М-3 и Ту-95Е.

Старые, когда-то «колчаковские» казармы приняли нас на двухъярусные койки. Целыми днями из радиоточек лилась морзянка, и мы, вначале ничего не понимая, постепенно учились различать все точки-тире и записывать радиограммы. Чтобы не скучать и не расслабляться в свободное время, я поставил себе задачу — за год научиться ходить на руках так, чтобы обойти круг по стадиону. С этой целью я бросил курить и упрямо шел к поставленной цели. В конце концов, результат был достигнут еще до того, как большинство из нас стало радистами 3-го класса и парашютистами...

После окончания школы и десятидневного отпуска, уже в декабре 1966 года, я прибыл в авиационный полк, стоявший в белорусском городе Бобруйске.

Конечно, то, что меня ждало, было сказкой, по сравнению с годом в ШМАСе. Это и летное обмундирование, и планшет с картами, и летная реактивная норма в столовой. Ну, в общем, душа пела:

Нынче я стрелок-радист, хоть в душе пилот

и лечу в своей кабине задом наперед.

Дело в том, что стрелок-радист и командир огневых установок (КОУ) летели в задней кабине Ту-16 вдвоем и спиной к движению. Мы общались с командиром и членами экипажа только по СПУ (самолетному переговорному устройству). В те годы на этих летных должностях были в основном сержанты срочной службы, хотя стали появляться и сверхсрочники. Чтобы как-то выделить нас из общей солдатской массы, офицеры в шутку называли нас «хвостовой интеллигенцией». А во время посадки на запасных аэродромах нам иногда позволялось ходить в офицерских фуражках, чтобы не выделялись, ведь летная форма у всех была одинаковая.

Как-то летом 1967 года я прочел стихи маршала авиации Голованова: