Записки кукловода

Вокруг, наступая друг другу на ноги, теснятся возбужденные краснорылые гости. Вот четверо совершенно одинаковых низовых функционеров обсуждают что-то захватывающе интересное, тесно сблизив коротко стриженные головы с набрякшими складками загривков. Вот похожий на Ромку шустрячок в безупречном костюмчике и белоснежной сорочке с галстучком-бабочкой, привстав на цыпочки, умильно нашептывает какие-то приятные секреты прямо в волосатое бородавчатое ухо начальника средней руки, а тот важно кивает, полуоткрыв рот, полузакрыв глаза и почесывая брюхо, неудержимо выпирающее из мятой растегнутой рубашки. Вот склизкий напомаженный адвокатишка, крапивное семя, гогоча над собственной шуткой, тянется к тарелке с пирожными через головы слитной груды насупленных хмырей, скучковавшихся по признаку какой-то неведомой обиды: куда-то их не позвали, чего-то недодали, зачем-то родили на свет. Вот телевизионный репортер, одновременно наглый и подобострастный, как и подобает истинным лакеям, иронически вздернув красиво выщипанную бровь и по-базарному работая локтями, продирается к дежурной селебрити, а та уже выпячивает навстречу свежеподтянутый бюст и изо всех сил цепляется зубами за сползающую силиконовую улыбку.

— Яду мне, Ромка, яду!

И безотказный Ромка-шестеренка быстро проворачивается вокруг своей оси и жестом фокусника выносит из потных недр гудящего людского механизма полную рюмку чистейшего яда:

— «Боумор», Шайечка… пардон, Шайя, в точности, как ты любишь — сингл-даббл-стрейт!

Шайя опрокидывает рюмку… рюмку-ромку… ромку-похоронку… и закрывает глаза. Виски душистой лавой разливается по улицам его души, хороня под собой невыносимую картину окружающего непотребства.

— Еще! — командует Шайя, не открывая глаз. — И даме, даме не забудь…

— Обижаешь… — огорчается Ромка. — Дама давно охвачена.

И точно — вот она, Ив, стоит рядом, вполне «охваченная», сжимая в пальцах тонкую ножку бокала, и со слегка растерянной улыбкой наблюдает праздничную суету битловской вечеринки. Ей тут определенно нравится — и шум оживленных разговоров, и громкий смех, и яркий свет, и весело подмигивающий небритый толстяк в сандалиях на босу ногу, и заговорщицкие перешептывания, и музыка, и сверхпредупредительный опекун Рома. А растерянность в улыбке относится скорее к непонятной Шайиной резкости. Ну чего это он вдруг взъелся? Почему? Какой же это свинарник? И зачем обижать бедного Рому — вон ведь как старается человек… Ив с недоумением поглядывает на Шайю, протягивающего руку за третьей порцией виски. Таким она его не видела еще никогда — грубым, агрессивным, ненавидящим.

— Шайя, — говорит она удивленно. — Шайя…

Он вздрагивает, смотрит на нее и тут же оттаивает. Он говорит обычным Шайным голосом, льдистые иглы в глазах растворяются, исчезают; он будто поворачивается к ней своей привычной стороной, как подвесной мост укрепленного замка, перекинутый через ров с цветущими кушинками, мост, который был известен ей только в своем мирном виде, мост, по которому она привыкла бегать, не думая о том, как он смотрится снизу… да и какая разница? Кто его видит там, снизу? — Разве что цветы да лягушки… Вот и сейчас крепостной мост снова опущен, и Шайя смотрит на нее своим прежним, до смерти влюбленным взглядом, от которого бегут мурашки и перехватывает дыхание… но поздно — она уже успела увидеть его доселе незнакомую сторону — ту самую, которой назначено встречать приближающегося противника: исцарапанную мечами броню с угрожающими шипами, бойницами и вмятинами от вражеского тарана. Ив поднимает брови.

— Зря мы сюда пришли, любимая, — торопливо говорит Шайя слегка заплетающимся языком. — Такой королеве, как ты, не место среди гоблинов.

Ив с досадой мотает головой.

— Прекрати, Шайя. Я устала сидеть дома. Пожалуйста, не порть вечер — тут так интересно. Может, мы потанцуем? Если ты, конечно, не напьешься в течение ближайших трех минут. Что с тобой?

— Да, действительно… — Шайя смущенно косится на свой пустой стакан. — Извини, родная. Я просто заработался, это ничего… дай мне немного прийти в себя. Потанцуем, конечно потанцуем. Вот только переговорю с главным троллем и все танцы — твои, пока домой не запросишься. Ладно?

Он берет за локоть умильно улыбающегося Ромку — чтоб не сбежал ненароком:

— Препоручаю тебя заботам этого типа. Ох, хоть и пудель, но королевский, так что тебе подходит по определению. Можешь почесать его за ухом или подергать за хвост, если блох не боишься.

— Шайя! — протестует Ив. — Роман, пожалуйста, не обращайте внимания. Прямо не знаю, какая муха его укусила…

— Что вы, госпожа Ив, что вы! — Ромка рассыпается дробным благозвучным смешком, каждая нотка которого продумана и отработана многолетней тренировкой. — Кто же обижается на Шайю?

Округлив глаза, Ромка переламывается в пояснице на без десяти шесть и приблизившись таким образом к уху Ив на максимально близкое, но в то же время не нарушающее границ деликатности расстояние, шепчет:

— Он ведь гений! Гений!