Записки кукловода

Я тоже молчу. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай.

Девушка неуверенно переступает с ноги на ногу.

— Алло, госпожа! Алло!

Ив оборачивается. Музыкант, привстав на своем месте, призывно машет ей рукой.

— Ну вот он, знак, — облегченно вздыхает Ив. — А ты волновалась…

Волоча за собою чемодан, она подходит к пианисту.

— Да?..

Увы, наглец не смотрит на нее, копошась в бесформенной куче тряпья у себя за спиной. Ив возмущенно дергает плечом и уже поворачивается уходить, но тут музыкант торжествующим жестом вытаскивает на свет неожиданно чистую подушку.

— Вот! — говорит он, улыбаясь обезоруживающе широкой гнилозубой улыбкой. — Седай сюда, красивая. А то стоишь там, как подосиновик, вид загораживаешь.

Ив медлит, тщетно борясь с любопытством.

— Да ты не бойся, — заверяет музыкант, неправильно истолковав ее колебания. — Насекомых нету. Были когда-то, врать не стану, но сейчас нету. Сейчас мы со Жмуром интеллигенты…

Он начинает суетиться, все так же не вставая с места, но на удивление быстро и толково организуя окружающее пространство: расстилает на мостовой большой пластиковый мешок, пристраивает на нем Ивин чемодан, наверх водружает подушку и, наконец, распахивается в широком приглашающем жесте:

— Королеве — трон! А как же иначе… Седай! Тебя как зовут?

— Ив, — отвечает она, решительно усаживаясь на «троне».

— Ив! — восторженно вопит пианист. — Королева ив! Царица полей!..

— Ну уж нет, — с достоинством возражает Ив. — Царица полей — это кукуруза. Кукурузой — не желаю!

— Не желаю… — завороженно повторяет за ней странный музыкант, склонив голову и будто вслушиваясь в ритм этих обыкновенных слов. — Не желаю… Ах! Конечно! Исполняем любое желание королевы!

Он кивает и, вдохновенно запрокинув косматую голову, опускает руки на клавиши. Ив уже раскатывает губу, ожидая услышать что-то церемониально-торжественное в свою королевскую честь, но, к ее удивлению, пианола вновь заряжает траурный марш Шопена.

Новый Ивин знакомый работает всем телом, преувеличенно высоко поднимая руки и с африканской страстью обрушивая их на несчастный инструмент. Голова его дергается из стороны в сторону, как у горячечного больного; длинные, заплетенные в косички волосы черным с проседью облаком мечутся вокруг, задевая зазевавшихся прохожих. И те, видимо, с испуга или еще почему-то не остаются в долгу. Деньги так и сыпятся в широкополую шляпу артиста. Закончив играть, он вытирает пот со лба и подмигивает.

— Каждые пять минут, как штык. Двенадцать шопенов в час, девяносто шесть — за смену. Работа есть работа… Зато и заработок — дай Бог всякому.

Пианист тянется за шляпой и ловким кругообразным движением подбирает деньги.

— В среднем червонец за раз, спасибо Шопену… Мементо мори!

— А ты что, только похоронку играешь? — удивляется Ив.

— Я? — смеется пианист. — Я вообще не играю. Ты что, не заметила? Это потому, что ты не музыкантша, как и я. Меня вот слухом Бог обидел. За музыку у нас Жмур отвечает.

— Жмур?

— Ну да, Жмур… — он кивает на свой инструмент. — Это же органчик. Он только на похоронный марш запрограммирован, оттого и зовется Жмуром. А я, видишь, при нем, как Зубин Мета — дирижером. Изображаю бурную деятельность. У меня, кстати, и кликуха такая — Зубин Мета.

Ив улыбается.

— А что ж ты такую мрачную программу выбрал, Зубин Мета? Нашел бы чего повеселее…

— Ошибаешься, королева! На веселом много не соберешь. А смерть, она завсегда в моде. Люди этого любят. Мне один парень так объяснил. Если, говорит, ты похоронный марш в состоянии услышать, то значит — жив пока еще. Кто-то другой вот ноги протянул, а ты еще ходишь! И поэтому получается, что нету на земле более жизнеутверждающей мелодии, чем эта. Во как!

Он умолкает, покряхтывая и качая головой, как будто собираясь с духом. Наконец решившись, артист снова ныряет в кучу у себя за спиной и на этот раз выуживает новенький бубен с маленькими металлическими тарелочками по обечайке.

— У меня к тебе деловое предложение, королева, — говорит он смущенно. — Видишь ли, местный полицейский начальник нас со Жмуром допекает. Совсем достал. Я уж ему отчисления увеличил, все равно не отстает. Ты, говорит, не Зубин Мета, а мошенник. Ты, говорит, вместо живой музыки людям суррогат втюхиваешь, а потому подпадаешь под уголовную статью закона. Даю тебе, говорит, неделю. Либо начинай играть по-настоящему, либо — уматывай… Вот я и подумал: если бы кто-нибудь сидел здесь рядом и хотя бы легонько потряхивал в такт Жмуру этим инструментом, то тогда ведь получилась бы самая настоящая живая музыка, правда? Даже целый оркестр! А, королева? Войдешь в долю? Тридцать процентов выручки — тебе.

Последние предложения он произносит просто даже умоляюще.

— Ты что, серьезно?