Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

В лифтах, как и в гостиных, я чувствую себя неловко и за себя и за других. К счастью, летом нас спасают разговоры о жаре, зимой на выручку приходят холода и грипп. Когда же погода не дает повода к каким-либо замечаниям, в запасе всегда остается капуста. Наш дом пропах капустой. В семействе Бутаров, на третьем этаже, в квартире налево, уже в течение пятнадцати лет трижды в неделю готовят капусту: ее запах, который по понедельникам, средам и пятницам становится буквально угрожающим, пропитал весь наш дом. Я искренне верю в то, что я возвращался бы домой в гораздо лучшем настроении, если бы в нашем подъезде не разило так капустой. Но прямо с порога в нос ударяет тошнотворный запах, и все мои душевные силы тут же растворяются в зловонных парах Бутаровой капусты. Возможные темы разговора в лифте: нам следовало бы написать жалобу; «они» могли бы поставить дезодораторы; с этим надо бороться; немыслимо приговорить целый дом к пожизненному вдыханию капустных миазмов только потому, что капуста — любимое блюдо одного из жильцов и т. д. и т. п. Это при условии, что вы не угодите в лифт с самим Бутаром, а окажетесь с понимающим вас собеседником (у некоторых жильцов, видимо, отсутствует обоняние, другие начисто лишены слуха, раз их не беспокоят шумы, которые так докучают вам). Однажды у меня хватило мужества сказать Бутару: «У вас, мсье Бутар, по крайней мере есть любимое блюдо — капуста!» Я надеялся окольным путем прийти к полюбовному соглашению. «У каждого свой вкус: кто любит капусту, а кто арбуз…» — ответил он мне и, двусмысленно улыбнувшись, оставил меня в лифте, пропитанном капустными испарениями.

Когда же бывает совсем нечего сказать ни о погоде, ни о доме, ни о капусте, я начинаю позвякивать ключами, что-то насвистывая, пыхчу, делаю что угодно, лишь бы не казаться пассивным, словно иначе мой спутник может подумать, что я затаил что-то против него или что я круглый болван. А ведь подниматься молча было бы куда естественней, но уж так устроен человек: он по-разному ведет себя в лифте в зависимости от того, поднимается он один или с кем-нибудь еще. Так же как по-разному входит он в пустой или в переполненный зал ресторана.

Но это еще не самое страшное. Физиономии соседей или консьержки, промелькнув, исчезают. Остаются на первом или четвертом этаже. Но есть лица, на которые ты обречен смотреть всю жизнь.

Вступить в брак и созерцать в течение пятидесяти или шестидесяти лет, каждое утро и каждый вечер, лицо собственной жены — это уже что-нибудь да значит. Но вступить в брак еще с тремя сотнями лиц, которые ты приговорен видеть восемь часов в день, в течение полувека не под силу человеческой натуре. Ведь учреждение — это чудовищное супружество с двумя-тремя сотнями лиц. Знать заранее, что скажет ваша жена, как воспримет она то или иное событие, что рассмешит ее, что выведет из себя, на что она надуется, — уже своего рода испытание. Но знать заранее, как поступит каждый из трехсот человек, знать наперед каждое их слово, каждый жест, знать, чем от каждого пахнет, — иногда мне кажется, это выше моих сил.

У начальства, чтобы защитить себя от ужасающего натиска лиц, имеется особое оружие — руки, я имею в виду их «правые руки». Эти мужчины-фаворитки, которых меняют каждые три-четыре года и которых принимают на службу под этикеткой технических консультантов или заместителей директора, эти блуждающие звезды, перехваченные за бешеные деньги у конкурирующей фирмы или «спущенные» к нам из высших политических сфер, эти дилетанты высокого полета, защищенные броней светских связей, великие краснобаи, ловкие пловцы, разрушители заведенных порядков, пожиратели бюджета, специалисты по пусканию пыли в глаза, неутомимые изобретатели новых идей и баснословных расходов, играют роль шутов, очаровательных принцев или хитроумных Макиавелли при современных королях.

— Разрешите вам представить Юбера де Фитц-Арнольда — мою правую руку.

Юбер де Фитц-Арнольд, с появлением которого у нас началась эра автоматизации и которому компания обязана приобретением электронного робота, обошедшегося ей в миллиард франков, робота, который был способен исполнять шестьсот тысяч вычислительных операций за шестьдесят секунд и прочитывал Библию за восемь с половиной минут, — четвертая на моем веку «правая рука» Штумпф-Кишелье. Великое новаторство Юбера заключалось в сугубо индивидуализированном, или, употребляя термин, который сейчас на языке у всех, функциональном страховании. Было навсегда покончено с безликими, типовыми полисами, не учитывающими индивидуальности каждого клиента, по которым можно было застраховать как владельца гаража из Дюнкерка, так и виноградаря из Перпиньяна. Прежде всего мы сейчас уже не говорим «полис», но «проспект»: гарантийный проспект, который позволяет застрахованному выкроить соответственно его потребностям и его материальным возможностям ту защитную одежду, которая ему больше всего подходит.