Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

В то время как мои соотечественники проводят этот день, ничего не делая, в самых что ни на есть поношенных костюмах и только некоторые нувориши, не получившие должного воспитания, одеваются по-праздничному, французы специально выходят из дому, чтобы продемонстрировать свои лучшие наряды, свой воскресный костюм. Для англичанина не может быть и речи о воскресном костюме, если, конечно, этот англичанин обладает чувством собственного достоинства, а таких — подавляющее большинство.

Самое главное для француза — быть одетым с иголочки, выражение, к которому так же, как и к глаголу «расфрантиться», нельзя найти точного эквивалента на языке Шекспира. В противоположность англичанину, который даже в смокинге сохраняет спортивный вид, француз в спортивном костюме выглядит неестественно.

Не меньшее удивление вызывают и многие французы, у которых крайняя бережливость уживается с поразительной расточительностью.

Это стремление сохранить подольше вещи новыми и пользоваться ими лишь в самом крайнем случае, и притом не столько для себя, сколько для других (например, одеваться лишь в последний день недели — воскресенье), несомненно, одна из характерных черт французов, которые, вероятно, боятся заржаветь, если не станут еженедельно подкрашивать себя заново.

Мое пребывание в семье Тюрло должно было продемонстрировать мне и другие черты предусмотрительного и заботливого француза.

Глава XV Дьявольские изобретения французов

Когда я впервые летним днем приехал в Сомюр к своим друзьям Тюрло, их дом с закрытыми ставнями на улице Дасье показался мне необитаемым. Служанка, открывшая дверь, заставила меня надеть странные суконные туфли, основное назначение которых, вероятно, — уберечь паркет, но которые главным образом мешают вам сохранять равновесие; лишь после этого она провела меня в довольно просторную гостиную, где пахло сыростью и нафталином. Солнце с трудом пробивалось сквозь узкие щели жалюзи, и, только когда глаза мои привыкли к полумраку, мне удалось проникнуть в окружавший меня таинственный мир: вокруг белели какие-то непонятные предметы. И я скорее догадался, чем разглядел, что это кресла, диван, рояль, сундук и нечто напоминающее арфу, но вся эта предполагаемая мебель была упрятана в чехлы. Стены были увешаны картинами, но понять, что же они изображали, было просто невозможно, и не потому, что они принадлежали кисти сюрреалистов, а потому, что они были занавешены газетами. Единственным живым предметом были часы. Но их тиканье доносилось сквозь белый чехол, пронзенный стрелой бронзового амура. В одном углу, над столиком с выгнутыми ножками, были подвешены крест-накрест две кавалерийские сабли в ножнах из желтого полотна. Сомнений быть не могло — я приехал не вовремя: Тюрло переезжали. Или же на них обрушились какие-то невзгоды: они продавали дом и вывозили мебель.

Появление еще одного, на этот раз серого чехла, из которого выглядывала голова полковника, положило конец моим мрачным догадкам.

— Простите меня, дорогой майор, я тут кое-что мастерил.

Меня давно интересовало, что же, собственно говоря, мастерит полковник Тюрло. Впоследствии мне не раз удавалось проникнуть в помещение, которое полковник называет своей «лабораторией», и я видел, как он там колдует над каким-то странно вибрирующим аппаратом и неким подобием конденсатора, но я не сразу смог догадаться, что же он там изготовляет. Но теперь, мне кажется, я наконец могу сказать, что основное изделие, над которым он трудится вот уже целых семь лет, — радиоприемник, собранный им из готовых деталей, обошедшийся ему в 40 000 франков, и который даже в хорошую погоду принимает лишь станции Центральной Франции. Тюрло мог бы ловить все станции мира, купи он приемник такого типа в любом специализированном магазине за 22 700 франков, но не понять, в чем здесь разница, мог только примитивно мыслящий англичанин.

* * *

Увлечение мсье Тюрло ограничивается кустарными поделками, среди поклонников спорта «сделай сам» таких, как он, большинство, но существует и более высокий класс любителей мастерить.

Такого рода увлечению люкс отдается мсье Шарнеле, когда он мудрит над своей машиной. Не успел он ее купить, как им уже владеет одна только мысль: переделать ее так, чтобы она ничем не походила на остальные машины той же серии. С помощью бесчисленных торговцев, предлагающих ему различные детали — фары, указатель поворота, клыки бампера — и твердящих: «Теперь уж, будьте уверены, второй такой машины вы не встретите»[146].

Мсье Шарнеле без конца старается приукрасить ее, вечно что-то меняет вплоть до каландра, пока автомобиль не становится совершенно неузнаваемым. С утра пораньше по воскресеньям, а иногда и в будни, если он только не занят на службе, он уединяется со своим автомобилем в Булонском лесу, прогуливает свою «любимую», начищает до блеска ее хромированные части, отполировывает ее, млеет от восторга, хотя и прикидывается раздосадованным, если кто-нибудь из гуляющих начинает бродить вокруг него и в конце концов осведомляется, какой марки его машина.