Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

Телефон тоже долго оставался мечтой, недоступной нашему бюджету. Даже речи не могло быть о том, чтобы позвонить домой жене и предупредить ее, что я задерживаюсь на несколько часов. Мадам Мегрэ проводила одинокие вечера в столовой при свете газового рожка фирмы «Auer», прислушиваясь к каждому шороху на лестнице и разогревая ужин по четыре-пять раз.

Что касается карикатурных усов, то они существовали на самом деле. Разве мужчина без усов не похож на лакея?

Сначала я носил довольно длинные рыжеватые усы – они были немного темнее усов моего отца, – заканчивающиеся острыми кончиками. Впоследствии мои усы стали короче и начали походить на зубную щетку, после чего и вовсе исчезли.

Впрочем, чистая правда, что большая часть инспекторов щеголяла роскошными усами цвета ваксы, как это можно увидеть на карикатурах. Этот факт связан с тем, что по весьма загадочным причинам профессия полицейского привлекала главным образом уроженцев Центрального массива Франции.

Мало найдется таких парижских улиц, куда не ступала моя нога; будучи всегда настороже, я многое узнал о простом люде, промышляющем «на свежем воздухе»: о нищих, шарманщиках, продавщицах цветов, карточных шулерах, карманных ворах, а также о проститутках и старой пьянице, которая проводит большую часть ночей в полицейских участках.

Ночью я прохаживался по Центральному рынку, по площади Мобер, по набережным и под мостами.

Я также находился в гуще толпы – и это была самая хлопотная работенка, – которая собиралась на ярмарку на площади Наций и на ярмарку в Нейи, на Блошином рынке, на бега в Лоншане, приходила полюбоваться на патриотические демонстрации, военные парады, визиты иностранных правителей, роскошные кортежи и представления бродячих циркачей.

После нескольких месяцев и, тем более, нескольких лет нашей службы в голове формируется целая картотека, в которую заносятся фигуры и лица, оставаясь там навсегда.

Я хотел бы, хотя это и трудно, описать как можно точнее наши взаимоотношения с подобной клиентурой, в том числе и с теми, кого нам не раз случалось доставлять в полицейский участок.

Излишне упоминать, что очень скоро живописные красоты города перестали нас волновать. Мы смотрели на парижские улицы глазами профессионалов, взглядом, который схватывает некую привычную деталь, вычленяет то или иное отклонение и помогает сделать соответствующие выводы.

Когда я начал раздумывать на эту тему, то понял, что больше всего меня поражает связь, возникающая между полицейским и правонарушителем, за которым первый вынужден гоняться. Прежде всего следует отметить, что полицейский, за редким исключением, не чувствует к своей «добыче» ни ненависти, ни даже неприязни.

Правда, жалости он тоже не испытывает, жалости в привычном смысле этого слова.

Наши отношения, если хотите, можно назвать строго профессиональными.

Мы слишком много видим и потому теряем способность удивляться, сталкиваясь с несчастьями и даже с извращенной жестокостью, и это легко понять. Таким образом, несчастья не заставляют сжиматься от сострадания наши сердца, а извращенная жестокость не вызывает праведного гнева.

В нашей среде существует – и Сименон попытался это отобразить, не до конца отдавая себе отчет в происходящем, – как бы парадоксально это ни звучало, нечто вроде родства душ полицейского и преступника.

Я не хотел бы, чтобы меня поняли превратно, наделив мои слова иным смыслом. Безусловно, мы находимся по разные стороны баррикады. И в то же время мы плывем в одной лодке.

И у проститутки с бульвара Клиши, и у инспектора, который следит за нею, одинаково истрепаны ботинки, и у них обоих болят ноги, потому что они вынуждены истаптывать километры асфальта. Они мокнут под одним и тем же дождем, одинаково ежатся, когда дует ледяной северный ветер. Вечер и ночь окрашены для них в одни и те же цвета, и они оба видят изнанку толпы, которая безразлично снует мимо.

То же самое происходит и на ярмарке, где карманный вор шныряет среди все той же толпы. Для него ярмарка, скопление нескольких сотен людей – не праздник, не карусели, не цирковой шатер или сладкий пряник, но определенное количество кошельков, покоящихся в карманах простодушных зевак.

То же самое можно сказать и о полицейском. Как страж порядка, так и правонарушитель с первого взгляда распознают провинциала, который идеально подходит на роль жертвы.

Сколько раз мне случалось в течение нескольких часов следить за каким-нибудь знакомым карманником, например за вором, которого мы прозвали Шнурком! Он знал, что я хожу за ним по пятам, слежу за каждым его жестом. Он знал, что я знаю о его намерениях. И я в свою очередь знал, что он знает, что я рядом.

Его профессия заключалась в том, чтобы любой ценой стащить кошелек или часы, моя – помешать ему это сделать или схватить с поличным.

Что бы вы думали – иногда Шнурок поворачивался ко мне и улыбался. И я улыбался ему в ответ. Порой он даже обращался ко мне с несколькими фразами, тяжело вздыхая:

– Сегодня мне придется нелегко!