Сейчас вечер. Леониду Николаевичу стало хуже: рука распухла и гноится, температура держится на отметке близкой к сорока, а жаропонижающие средства перестали помогать. Во всех источниках — от телевизора до интернет-форумов — давно говорили, что укус не сулит ничего хорошего. Только ли он может являться причиной заражения, какой глубины должна быть рана, и какое количество слюны или других жидкостей организма заражённого должно попасть в неё — неизвестно: информация слишком разнится. Но одно совершенно очевидно: Ирин отец скоро умрёт, а чуть позже — оживёт снова. Правда, очевидным это остаётся пока только для меня: и он сам, и Ира, и Екатерина Дмитриевна отказываются в это верить. Всё делают ему перевязки чуть ли не каждый час, пичкают таблетками, пытаются отпоить всевозможными снадобьями, а он всё повторяет полушёпотом себе под нос: «Может, пронесёт? Как считаешь, а?» Как бы там ни было, даже в самом конце пути мы всё равно хотим жить, и хотим того же для своих любимых, чьи дни на исходе. И даже когда конец очевиден и близок, мы боремся. И всякий, кто скажет нам, что бороться бессмысленно или даже опасно, станет нашим злейшим врагом и пробудет им до тех самых пор, пока мы не смиримся с неизбежным.
Я не знаю, как скоро он умрёт. Но он умрёт — это совершенно точно. А после он станет опасностью для всех в этом доме. Нужно не допустить этого. С Ирой и её мамой говорить бесполезно: они обе сейчас в горе и на грани нервного срыва. Чуть позже попытаюсь уличить момент и втолковать очевидное самому Леониду Николаевичу, оставшись с ним наедине. Надеюсь, будет ещё не слишком поздно.
Запись 12
Десятое сентября. Сорок четвёртый день с начала вымирания.
Даже не знаю, с чего начать. Страшный был день. Но теперь почти всё хорошо, если принимать во внимание ужас всех предыдущих обстоятельств. Пусть же часть, которую я обычно оставлял для предисловий, сегодня останется почти пустой.
День 44