Записки мертвеца

Я зашёл в интернет, включил телевизор и стал входить в курс всего того, что я пропустил за день. По телику по-прежнему крутили президента, призывавшего всех оставаться дома, не вступать в контакты с заражёнными и, несмотря на всю сложность сложившейся обстановки, оставаться цивилизованными. Под последним он, видимо, имел в виду «не грабить и не убивать, пользуясь ситуацией». Стало быть, прецедентов было настолько много, что умолчать об этом оказалось сложно. В интернете и в самом деле часто писали о подобном. У меня под окнами же пока было спокойно.

Камеры с центральной площади и с железнодорожного вокзала вместо полицейских машин и заслонов показывали теперь военную технику. Расквартированная в соседнем городке часть зашла сюда, чтобы помочь полиции навести порядок, и мертвецов теперь отстреливали не только из пистолетов и автоматов, но и из пушек на бронемашинах. Я не видел, как это происходило в прямом эфире – только на кадрах из интернета и преимущественно из других городов, где порядок наводили аналогичным образом. Зрелище чудовищное: во многом потому, что реальное. Люди – живые люди, с которыми было что-то не так – лежали оторванными кусками в разных концах улиц, а то, что ранее составляло их человеческую сущность, теперь было разбрызгано по асфальту. В фильмах про зомби я никогда не сопереживал ожившим мертвецам: они, вроде как, пришельцы какие-то – не люди вовсе и даже не животные, а опасность, которую надо устранить. В своём воображении я мог легко представить себя на месте героя, крошащего черепа заражённых без всяких мук и терзаний. Теперь же я видел этих заражённых, разобранных по частям, прострелянных десятками пуль, и не мог отделаться от мысли о том, что они – люди, и они – мёртвые, и смерть их была ужасна.

Мать не звонила и не отвечала на звонки. Отец – тоже. Я начал терять всякую надежду когда-нибудь вскоре снова увидеть их. Но в то же время, капельку надежды мне вселяло то, что я доподлинно не знаю об их участи: я не знаю, живы ли они, но вместе с тем я не могу знать наверняка, мертвы ли они. Мне нравилось думать, что они где-то там, на каком-нибудь островке безопасности, сидят и ждут, пока всё закончится. Так же, как и я. Они не звонят, потому что потеряли телефоны и… и все, кто сейчас рядом с ними, тоже как будто потеряли телефоны. Ни компьютеров, ни каких-либо других средств связи у них нет, как нет и возможности вернуться домой. И мы обязательно встретимся с ними тогда, когда всё закончится. Когда заражённые излечатся, военные и полицейские вернутся в пункты постоянной дислокации, и всё творящееся на улицах безумие завершится. Моя задача сейчас – дожить до этого момента, не выходя из дома и никак не взаимодействуя с беснующимся внешним миром. Даже с соседями лучше не контактировать, как показала практика. Сидеть и не дёргаться – вот ключ ко всему. Тогда, рано или поздно, я и родителей увижу живыми, и с Ирой смогу когда-нибудь погулять по старой-доброй городской набережной, и всё-таки отмечу ещё один свой День рождения. И все, кто мне дорог, будут там.

То было третье августа. За день до этого был День воздушно-десантных войск, про который совсем недавно шутил отец. Ещё в начале той первой недели мы все вместе сидели за столом на кухне и смотрели тот репортаж о подготовке к праздникам и торжественным программам на центральной площади. А теперь, на исходе недели, по телевизору показывали эту же центральную площадь с трупами на пешеходных дорожках и покорёженной машиной, врезавшейся в фонтан. Я вспомнил, как тогда, вечером понедельника, мне хотелось выйти из-за стола до того, как прозвучала отцовская шутка на тему моего будущего. И я захотел вдруг услышать эту шутку ещё раз, а потом ещё раз, а потом – ещё тысячу раз, лишь бы время в тот понедельник замерло, и вторник не наступил бы никогда.

День 7

Мать позвонила рано утром с неизвестного номера. Я ответил, сначала возмутившись и разозлившись на того, кто звонит в такую рань. Я не сразу понял, с кем говорю.

– Кто это? – спросил я.

– Это мама, – ответила мать.

Я вскочил с кровати и принялся ходить по комнате, прижимая трубку к уху так, словно от силы нажатия зависело качество связи и то, сколько продлится этот разговор. Я спросил у неё всё: где она, что с ней, почему она так долго не отвечала, и всё ли у неё сейчас в порядке. Она какое-то время не говорила ничего, и я слышал только её дыхание вперемешку с приглушёнными всхлипами. Потом, понизив голос до едва уловимого шёпота, она сказала:

– Сынок, я тебя очень люблю. Будь дома, никуда не ходи. Главное – никуда не ходи.

Стало ясно, что с матерью происходит что-то нехорошее. Или вот-вот должно произойти, и она это чувствует. Я занервничал настолько, что не мог больше держать себя в руках. Во весь голос, злясь на происходящее и на ощущение собственной беспомощности всей душой, я прокричал все те вопросы, которые задавал до этого:

– ДА БЛИН, СКАЖИ: ТЫ ГДЕ?!! ЧТО С ТОБОЙ?!! ТЫ МОЖЕШЬ НОРМАЛЬНО СКАЗАТЬ ИЛИ НЕТ?!!