Записки министра

Вот закончился доклад, принята резолюция. За окном уже стемнело, но никто не расходится. Сейчас начнется самое главное. Слово берет, как принято, председатель сельсовета и сообщает, что местный орган власти обсуждал вопрос о самообложении. Исходя из нужд села, решено получить следующую сумму. Она будет израсходована на такие-то мероприятия. При этом действуют упоминаемые нормы обложения, установленные государственными законами. Согласно решению, предлагается обложить каждое хозяйство в размере 50 процентов сельскохозяйственного налога.

И началось! Передние ряды дружно кричат в поддержку предложения. Далее сидят середняки. Они выкрикивают цифру 25. Еще дальше уселись зажиточные крестьяне. Те требуют 5 процентов. Наконец, разместившиеся в задних рядах кулаки и сельские нэпманы вопят, что это вообще несправедливо и не нужно никакого самообложения. Стоит гам и ругань. Кое-где соседи хватают друг друга за воротники. Звенят разбитые стекла…

Пришлось вмешаться и призвать к порядку. Постепенно шум утих. Предоставляем слово для высказываний. Выступают по очереди четверо, от тех же четырех групп населения, и вносят те же предложения, что мы уже слышали из выкриков. Больше никто не берет слова. Тогда приступаем к голосованию, сначала — по кулацкому предложению. Поднимаются лишь несколько рук. Богачи боятся открыто демонстрировать свою позицию. Под смех основной массы присутствующих руки опускаются. Теперь голосуем за предложение о 50 процентах. Взметается частокол рук. Председатель объявляет, что большинством голосов цифра принимается.

Снова шум. В задних рядах — невообразимая сутолока. Вдруг кто-то бросает на лампу пальто, и она гаснет. В темноте началось вавилонское столпотворение, с разных сторон на президиум давят люди, ничего невозможно понять. С размаху выбив раму окна, я выскочил на улицу. Выхватил наган и крикнул, чтобы никто не выходил, пока снова не зажгут свет.

Через некоторое время загорелся огонек. Я вошел в избу. Здесь уже стало тише. Просим людей занять свои места и постепенно выясняем, кто заварил кашу. Бедняки выталкивают вперед шестерых богатеев. Берем несколько человек для охраны, сажаем задержанных в одну телегу, сами садимся в другую и едем в Солнечногорск. Там, в волостном центре, кулаков привлекли к ответственности за хулиганство, а итоги собрания, по официально представленному отчету, утвердили. Это был первый случай, когда в Кривцове приняли самообложение. Все предыдущие попытки срывались.

Расскажу еще об одном собрании — в Борках Борщевской волости (ныне находится в Калининской области). Оно тоже рисует типичную для деревни того времени картину. На этом собрании я отчитывался о своей деятельности, должен был рассказать о работе местных органов Советской власти и планах на будущее. Борщевскую волость закрепили за мной как за членом укома РКП (б) и президиума исполнительного комитета, поэтому в Борках я не раз бывал и раньше. Опять-таки заранее побеседовал с беднотой, обойдя все избы, где жили похуже, а на вечер того же дня назначил собрание. Среди борковцев привыкли распоряжаться богатые кустари-обувщики. Некоторые из них эксплуатировали надомников, другие занимались продажей обуви, организовав нечто вроде кулацкой сбытовой кооперации. Отдельные хозяйчики приторговывали в Твери и на платформах Октябрьской железной дороги.

И здесь повторилась знакомая история. К концу собрания в зале галдели пьяные голоса. Видно было, что кулаки, подпаивая собравшихся, вовсю стараются сорвать наше политическое мероприятие. Однако подавляющая часть присутствовавших была настроена твердо, действовала решительно, выпроводила подгулявших, прикрикнула на злопыхателей и не позволила скомкать собрание. Закончилось оно поздно ночью. Мы отвечали на вопросы крестьян. И вот я, довольный, иду сельской улицей к избе, отведенной мне под ночлег. Слышу, за углом переговариваются. Узнаю голоса. Вернувшийся из города торговец, мой давний «знакомый» Малкин, спрашивает, кто делал отчет. Подкулачник Ефимов называет меня. Малкин добавляет: «Разъездился тут! Доездится, если в запасе второй головы не имеет…» — и посыпалась отборная брань. Держа палец на спуске нагана, выхожу из-за угла:

— Да ты, Малкин, оказывается, веселый мужик. Что-то раньше я за тобой такой прыти не замечал. Всегда держался вежливо, а тут вешаешь слова на гвозди.

— Это я на лошадь. Из-за нее поздно приехал.

— С лошадью тоже надо поосторожнее, а то ведь она лягается.

Не отвечая, Малкин и Ефимов зашагали в темноту. Между прочим, несколько лет спустя мне снова пришлось встретиться, уже как фининспектору, с этим «советским купцом» (излюбленное выражение нэпманов). Я несколько раз уличал его в неуплате налогов. В конце концов Малкина привлекли к ответственности и как злостного неплательщика осудили.