Записки на портянках

Комсомольцы не ехали. Они шли. Извивающаяся серая колонна, а сбоку… Конный конвой! Да и сами комсомольцы… Они все были в одинаковых телогрейках, с вышитыми на груди и на спине номерами, в одинаковых валенках и шапках!

– Мать твою за ногу! А это еще кто?! – вырвалось у меня.

– Комсомольцы, товарищ Ебан, как и заказывали, – Андрюша был доволен.

– Но почему…?

– Взяты на трудовое перевоспитание.

– Они заключенные?!

– Бывшие. А теперь это ударный комсомольский отряд №1 и ударный комсомольский отряд №2. Мальчики и девочки. Причем поровну.

– Но почему они?

– Отстали вы, товарищ Ебан, от жизни. Сейчас эпоха комсомольских строек. Строек много, комсомольцев мало. Да вы не волнуйтесь. У нас половина ударников пятилеток из заключенных будут.

– Чего ж ты раньше-то не сказал.

– Да как-то вопрос не поднимался, и потом…

– Черт!

– Что с вами?

– Я совсем забыл про речь!

– Ничего. Вы у нас живая легенда. Найдете, что сказать.

Комсомольцы прибыли. Мы расписались в получении партии, слово «заключенных» было старательно замалевано, а вместо него стояло «комсомольцев», видать формуляр стандартный, в количестве 300 человек.

– Может к столу? Намерзлись ведь, – пригласили мы конвой, но начальник что-то буркнул про службу, остальные обречено вздохнули, и они отбыли восвояси.

Комсомольцы выстроились в две очереди перед столами регистрации, держа в руках новенькие, вчера только полученные комсомольские билеты. Многие по привычке называли номера, но сидящие за столами сотрудники ГПУ их резко одергивали:

– Ты, мать твою, комсомолец или кто! Чтобы больше этой уголовщины!..

Наконец, комсомольцы были распределены и зарегистрированы. Они бросили вещи и спустились в столовую, к накрытым столам. Там же стоял стол президиума и трибуна.

– Товарищи комсомольцы! С приветственным словом… – объявил Андрюша.

С богом! Бодрым шагом я взошел на трибуну, и…

– Здравствуйте товарищи комсомольцы! Сегодня мы стоим на рубеже эпох! Вся страна в едином порыве строит новый светлый мир! И все это в окружении империалистической сволочи, которая так и видит наш трудовой народ на коленях, в рабстве! Не выйдет! Не выйдет у них, товарищи! И ваша судьба, товарищи комсомольцы, во многом является символичной и характерной для нашей эпохи! Вчерашние отверженные, сегодня вы здесь. Сегодня вы – отряд передовой молодежи, на который равняется вся страна! Оправдаем же доверие партии. Не осрамим почетное звание Комсомолец! И пусть сейчас здесь продуваемый всеми ветрами пустырь. Скоро здесь будет великий индустриальный гигант! И воздвигнут он будет вашими руками, товарищи комсомольцы. Именно нам страна поручила построить здесь, возродить, воссоздать сердце отечественной пенькопромышленности. И это очень важное, ответственное поручение! Страна задыхается без нашей народной пеньки! Дефицит пеньки петлей сдавил горло нашей Родины, и мы…

И так минут сорок пять.

Все это время комсомольцы глотали слюнки и, по взмаху руки Бурцмана кричали ура. Когда же я закончил, по залу пронесся вздох облегчения, и все накинулись на еду. Мы, а именно я, Андрюша и Мария удалились к себе в дом на маленький производственный междусобойчик. Стол, водочка, закусочка. Опять таки коленки Мандариновой… Эстетизм.

– Ну, командир, вы даете! Такую речь на ходу отбабахать! – Андрюша был восхищен, – первый тост за вас однозначно.

– Ты мне лучше скажи, что мы будем делать с нашими комсомольцами без охраны и колючей проволоки?

– Организовывать. Они ребята неплохие, а после тюряги комсомольская стройка им раем покажется.

– Нам сеять надо.

– Высеем. Вы видели, как у них при слове пенька глаза заблестели?

– У тебя вон они до сих пор блестят.

– Да я как представлю себе целое поле анаши!

– Вот-вот. А кто от них это поле защищать будет?

– Все не перекурят.

– Ты думаешь?

– А вы думаете по-другому?

– Для советской молодежи нет ничего непосильного. Забыл?

Мы выпили еще по одной.

– А с чего стройку начинать будем? – спросил Андрюша.

– Я думаю, с хранилища, – предложил я.

– Нет. Начинать надо с дороги. Не будем же мы из Губернска все на себе тягать? – решительно заявила Мандаринова.

– Дай, я тебя поцелую! – с этими словами я впился в губы Мандариновой. – Умочка.

– Я тоже хочу Мандаринову.

– Только для командира. Да, зайчик?

Вообще-то это была непростительная с ее стороны фамильярность, но я так давно не был чьим-нибудь зайчиком, что вместо положенного выговора вкатил ей еще один страстный поцелуй.

– Тогда будем строить узкоколейку, – предложил Андрей.

– Это еще почему? – не понял я.

– Отпилим излишки шпал, будет, чем зимой топить.

– Правильно мыслим, товарищи.

И мы выпили еще по одной.

– С дорогой мы разобрались. Теперь с дураками, – вернулся я к повестке дня.

– Я возьму на себя организацию пионерского отряда, – сказала Мандаринова.

– А я займусь ликвидацией безграмотности, – решил Андрюша.

– А кто у нас займется комсомольской работой?

– А это пусть Бурцман занимается. Они быстро общий язык найдут. Взаимоподходящие рефлексы.

– Кстати, а чего его не пригласили? – спросил я.

– Он на работе не пьет, – зло сказал Андрюша.

– А он разве на работе?

– Он всегда на работе.