Записки нечаянного богача – 3

Панельная девятиэтажка в окружении старых, высоких, до четвертого аж этажа, берёзок, ничего особенного из себя не представляла. Хотя после слов Люды: «за моё спасение дедушка непременно подарит вам за́мки и земли» ожидать можно было всякого. Но девушка, судя по всему, была не в себе не от пережитого сегодня, тут явно было что-то посерьёзнее. Платье и плащик на ней были старыми, хотя и чистыми, во многих местах старательно зашитыми. Обувь была сродни давешней музейной. Но если на ногах Ядвиги Брониславовны «прощай, молодость» смотрелась вполне гармонично, то вид стройных хрупких лодыжек в объятиях этих пыльных войлочных гробов на молнии вызывал зубовный скрежет. На таких ногах не место подобной обуви, конечно.

— Как зовут бабушку, Люда? — спросил Ланевский, бережно держа её под локоть. Мы поднимались пешком — лифт не работал, зависнув между первым и вторым этажом, судорожно пытаясь моргнуть незакрывающимися дверями.

— Баба Дага, — сразу же ответил хрустальный колокольчик, а я едва не хихикнул нервно. Вот только дагов мне и не хватало опять.

— Пани Дагмара Казимировна Коровина, — расшифровала она, будто почуяв спиной мой невысказанный вопрос.

На пятом этаже было всё то же самое, что и на предыдущих: вытертая плитка на площадке, гнутые перила, лестничные пролёты, по краям выкрашенные стандартной красно-коричневой краской. Только надписи на стенах приобрели более чётко выраженную направленность. Самыми часто попадавшимися словами в наскальных надписях были «отродье», «ведьма» и «сжечь» на русском и польском. Внутренний фаталист долго и прерывисто вздохнул. Для того, чтобы начать долго и беспрерывно ругаться последними словами. И был крайне убедителен.

Мы вошли в тёмную узкую прихожую, ремонт в которой, кажется, помнил ещё Константина Устиновича Черненко. Пахло в доме тревожно и скорбно. Ароматы восковых свечей, троксевазина, корвалола, пыли и опустошённости словно подчеркивали старый, давний запах большой беды, и заставляли прижать уши, сощуриться и приготовиться к плохому. Хотя сильнее всего хотелось сбежать, конечно.

— Бабуля, я дома! — звонко крикнула девушка, и я нипочём бы не подумал по голосу, что её не так давно загоняла в лесу банда ублюдков. Неужели забыла?

— Кто с тобой, Мила? — голос, звучавший из кухни, был хриплым, старым и каким-то каркающим.

— Ясновельможные панове спасли меня от Мишки Мордухая в парке и проводили домой. У них большая карета и войско! — не забыла, значит. Интересная трактовка. А вот Мишкину фамилию я предпочёл бы не слышать никогда.

— Прошу вас, панове, проходите без стеснения и опаски! — в голосе бабки слышалась скорбная усмешка и какая-то отрешенная усталость. Что за хренотень тут творилась? Судя по Лорду — его терзал ровно тот же вопрос.

Мы вошли вслед за Людой на кухню. Стол с отслаивающимся шпоном был уставлен пузырьками и завален блистерами таблеток. На подоконнике тоже лежала груда каких-то лекарств, небулайзер и тонометр. Справа от двери задергался холодильник, заставив вздрогнуть Ланевского, остановившегося рядом. Раковина со стёртой и проржавевшей эмалью, старая газовая плита с двумя отломанными ручками из пяти. Покосившиеся дверки на кухонных шкафах. И ободранное кресло на колесах возле стола. И старуха на нём.

Она сидела лицом к окну, будто вглядываясь в узкую полоску неба над крышей соседнего дома. Волосы, когда-то давно, очень давно, чёрные, как у внучки, цветом напоминали позапрошлогодний пепел в пыльной пепельнице в тёмном углу заброшенного дома. Болезненная худоба и явно нездоровый цвет рук, подбородка и щеки, которые было видно с моей стороны. Узловатые артритные пальцы перебирали какую-то пожелтевшую от времени оборку на платье.

Внутренний реалист замер, а затем отвесил бабке глубокий поклон, исполненный уважения. Меня будто током дёрнуло. Я опустился на одно колено прямо на линолеум с глубокой колеёй от колес коляски, напугав, кажется, Лорда похлеще, чем местный эпилептик-холодильник:

— Здравствуй, мать Воро́на! — прозвучал голос, снова вызвав сомнения — мой ли.

Старуха взялась за блестящие обода и одним движением развернула свою ступу к нам передом. Серёга дёрнулся было назад, но напоролся плечом на дверной косяк. Синие губы. Пигментные пятна. Глубокие морщины. И отвратительный шрам на месте глаз. Изуродованные веки выглядели страшно. Из правой глазницы сочились то ли слёзы, то ли ещё что-то, оставляя полосу на щеке. Люда кинулась было к ней, на ходу доставая из кармана плаща чистый бело-голубой платочек.

— Сядь, Людмила! — каркнула бабка так, что я сразу вспомнил товарища Директора. Он тоже умел говорить таким голосом, который «работал по площадям». Тогда, услышав: «два шага назад, Толя!», тоже едва не отскочил, хоть и твёрдо знал, что я — Дима. Вот и тут, пожалуй, сел бы, если не стоял уже на одном колене посреди маленькой кухни.