Читаем Записки несостоявшегося гения полностью

Марианна, не раскрывая, отодвинула по направлению к провалившейся студентке

зачетную книжку. Это означало «двойку» и автоматическое снятие стипендии.

И тут у Люси – на хрустальной слезе, с неподдельным волнением – вырвалось

чистосердечное признание:

– Вы знаете, я сама не пойму, что со мной происходит… Голова – пустая, как орех, все как-то смешалось, говорю, не зная что… Муж вечером снова привел в дом своих

дружков, напились, не давали доченьке спать, она, бедная, буквально захлебывалась от

крика! Я уж и так, и эдак, пыталась их успокоить, да где там… А как он унижал меня, показывал дружкам, кто в доме хозяин…Просила их уняться, говорила, что завтра

экзамен, хотела с дочкой уехать домой к своим родителям, а они дверь заперли и

смеются…

Я действительно ничего сейчас не соображаю, вы уж извините меня, Марианна

Георгиевна, что отняла у вас время!

Преподаватель удивленно расширила глаза и вздернула выщипанные брови. Ее

лицо выразило крайнюю степень негодования. Чувствовалось, что только что она

убедилась по поводу супруга незадачливой студентки в своих самых худших подозрениях.

Изверг и кровопийца! И еще имеет наглость вызывающе, при встречах с ней, отворачиваться в сторону!

– Как я вас понимаю, голубушка! – воскликнула она. – Ну и мерзавец он, однако!

От таких комсомольских активистов можно всего ожидать… Вы уж держитесь и будьте с

ним потверже. И знайте: общественность вам поможет, нельзя таким негодяям давать

полностью распоясаться!

Здесь Люся почувствовала, что Марианна созрела, чтобы распахнуть перед ней

свое доверчивое сердце, и стала робко собирать со стола свои бумаги. Она потянула руку

за зачеткой, но Марианна Георгиевна, опередив ее, придвинула к себе главный

студенческий документ, раскрыла и, на мгновенье задумавшись, решительно поставила

оценку, выведя справа крупную подпись.

Счастливая Люся стыдливо потупила глаза и тихо ее поблагодарила.

– Держитесь, держитесь… – пламенно напутствовала несчастную

расчувствовавшаяся преподавательница.

Помнится, был я тогда приятно удивлен, что Люся, практически не зная

зарубежных авторов, умудрилась получить вожделенную «четверку». Мне и в голову не

могло прийти, как ловко она реализовала мои скверные отношения со своей

экзаменаторшей.

Лишь через полгода я узнаю правду от ее сокурсницы, моей коллеги по

факультетскому бюро комсомола, и буду по-настоящему обескуражен.

– Как ты могла так поступить? – спросил я у нее тем же вечером дома. – Не кажется

ли тебе, что для такого поступка есть только одно подходящее слово: предательство?

– Какая глупость! – искренне возмутилась Люся. – Ты что – дурак? По-твоему, лучше было бы получить «пару» и потерять стипендию?! У нас и так постоянная

напряженка с деньгами!

Я смотрел на ее милое лицо, читал недоумение в чистых глазах молодой женщины, матери моего ребенка, и на какой-то миг во мне закралось сомнение: черт его знает, может, она действительно права? Ведь это и в самом деле глупо: иметь возможность

избежать серьезной неприятности – и не воспользоваться ею!

Другой случай, смутивший меня еще больше, произошел через пару лет после

окончания института, когда Люсе, как молодой маме, удалось избежать направления на

работу в село и устроиться в городскую вечернюю школу учителем украинского языка и

литературы. И надо же было так случиться, что в этой самой школе преподавала

математику близкая родственница моей заветной подруги, имя которой тоже встречается

на страницах этой книги.

22

Здесь надо мне на минутку остановиться, чтобы объяснить уважаемому читателю, что означает понятие «вечерняя школа». Суть его в самом названии: вечерняя школа – это

среднее учебное заведение, в котором учебный процесс проводится, как правило, в

вечернее время. Возможно, поэтому меня стали удивлять частые приходы с работы моей

супруги ранее назначенного времени. Иногда она вообще возвращалась, к радости

домашних, через какие-то час – полтора.

– Неплохо устроилась! – уважительно отзывалась об этом ее мама.

Неплохо-то – неплохо, но положение, к моему ужасу, прояснилось довольно скоро.

– Скажи честно, что у тебя дома происходит? – однажды не сдержалась при

очередной встрече Оля. – Сколько можно издеваться над беззащитным человеком? Делать

вам нечего, что ли?!

В первый момент я растерялся, не понимая: шутка ли это или какое-то

недоразумение. Слов не было, и перехватило дыхание. Но Ольга быстро все прояснила.

Оказывается, ее тетушка, зная обо мне и наших с ней приятельских отношениях, что-то

заподозрила в поведении своей молодой коллеги и рассказала племяннице, что моя

Люсенька в последнее время часто является на работу угнетенная и подавленная. Сядет в

учительской где-нибудь в уголке, глядит в одну точку, лишь изредка протирая виски

дрожащими пальцами. Коллеги, видя молодую женщину в таком состоянии, естественно, интересуются, в чем дело, и получают пугающее их объяснение. Оказывается, над бедной

молодой матерью регулярно издеваются ее муж-сатрап и его злая, ненавидящая бедную

невестку, мамаша. Отсюда и поднятое давление, и невольно дрожащие пальцы…

Что делают сердобольные коллеги в такой ситуации? Всячески успокаивают

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное