Записки несостоявшегося гения

это при муже – еврее!) должность секретаря партийного комитета одного из местных

вузов, всегда в крупных роговых очках повышенной диоптрийности, приносила крепкий

чай в серебряных подстаканниках, печенье на плетеной из соломки тарелочке и снова

тихо погружалась в очередной детектив. Думаю, за массивной оправой своих очков она

вряд ли меня замечала, во всяком случае, за все время нашего знакомства я говорил с ней

только несколько раз.

По поводу близорукости своей супруги Насонов высказывался с видимым

удовлетворением:

– Наукой доказано, мой дорогой друг, – говорил он, – что только те семьи по-настоящему крепки, где у хотя бы одного из супругов плохое зрение.

Эти слова я вспомню, когда буду разводиться с первой женой. Жаль, но наш брак, видно, уже ничего не могло спасти, даже ее неважное зрение…

Под настроение Александр Абрамович любил изрекать выспренние сентенции

– Люблю ли я историю? – вопрошал он, и сам же себе отвечал:

– Как можно любить науку полную гадостей? Неблагодарности, обмана, незаслуженного шельмования одних, забвения других, вознесения третьих! Нет, мой

дорогой, порядочные люди должны историю знать, а вот уж любить ее – увольте!

Другое дело – география… Природа, походы, погода – что полезно для здоровья, то не

вредно и для головы!

***

Мне нравилось у них дома: рассуждающий на любые темы Насонов, его

молчаливая жена, дети, которых никогда не было видно, изменчивая Клеопатра, что с

мерным урчанием терлась о мои брюки, не говоря уже о предмете детских грез моей

доченьки… Уж кто – кто, а она до сих пор вспоминает замечательного Рамзеса, с которым

когда-то развлекалась часами, пока ее восторженный папочка с открытым ртом внимал

удивительным речам старого учителя.

31

Пишу это, а сам думаю: куда, куда исчезло то доброе время? Прошло каких-то 40 лет, а

от семьи, где было мне хорошо, остались лишь дети, которые, скорее всего, так же не

помнят меня, как я не узнаю сегодня их, взрослых,.. И давным-давно нет ни хозяев, ни

добрых животных, что согревали своим присутствием милый уют этого канувшего в

небытие дома. Интересное дело: я забыл имена многих людей, с которыми раньше

общался, а клички этих милейших созданий – Рамзеса и Клеопатры – по-прежнему

помню. Удивительно…

***

Не знаю почему, но к популяризации в рамках своего учебного предмета Насонов

относился отрицательно. Считал Пикуля заклятым антисемитом, напористо рассуждая:

– История, как наука, ни в коем случае не имеет права носить черты

развлекательности. Это не физика и не химия. Она должна быть поучительной, в этом

смысл и суть ее изучения.

Мне кажется, он Пикулю завидовал, упорно отказываясь признавать, что

развлекательность и поучительность в произведениях этого «безграмотного выскочки»

органично сплетались в одно целое, что не удавалось доселе большинству

дипломированных, но убогих на яркие мысли «специалистов», которые до сих пор, спустя

много лет после ухода из жизни талантливого писателя, так и не могут простить ему

редчайшей занимательности в описывании далеких судеб и событий, умелого

использования с этой целью колоритной, сочнейшей литературной речи, продуманно

заряженной великолепными юмористическими репликами.

***

Любимое занятие Насонова на всяческих совещаниях – это высмеивание ораторов.

Правда, иногда это приводило к непредсказуемым последствиям. Свидетелем такого

случая довелось побывать и мне. И даже в какой-то мере участником.

В тот день мы случайно встретились в Доме политпросвета на очередном

областном пропагандистском активе. Сели рядом. Насонов был в прекрасном настроении, острил непрерывно, высмеивая косноязычных выступающих, и делал это довольно

громко, не обращая внимания на то, что на нас стали оборачиваться.

Я пытался его как-то утихомирить, но разве можно справиться с Александром

Абрамовичем, когда он в ударе?..

Догадываюсь, что из президиума его поведение выглядело вызывающим, и могу

понять ведущего актив первого секретаря обкома комсомола, который в конце – концов не

выдержал и сделал ему замечание. Вот только форму для этого выбрал не самую

подходящую.

– Гражданин в клетчатой сорочке, – начальственно бросил он, – да, да, вы! Чего вы

все время смеетесь, что вам так весело? Не интересно, что здесь происходит – можете

идти вон, вас никто не удерживает…

В зале стало тихо. Насонова знали здесь многие, как человека, который так с собой

разговаривать не позволяет, и я почувствовал, что сейчас произойдет нечто

исключительное.

Несколько секунд старый учитель сидел, как бы вжавшись в кресло, но затем его

будто подбросило пружиной:

– Вы правы, молодой человек, – негромко, но так, чтобы всем было слышно, сказал

он, – то, что здесь происходит, действительно, интересным не назовешь… Совершенно

неподготовленные люди болтают, что кому придет в голову, и любой нормальный

человек, которого сорвали с работы для участия в этом балагане, может только смеяться, что я и делаю…

Первый секретарь, потрясенный им же спровоцированным скандалом, дрожащим

голосом пытался перебить незапланированного оратора, но Насонов решил высказаться

до конца:

32