Читаем Записки несостоявшегося гения полностью

добытчика. Все было прекрасно. А так как отношения с торговым боссом уже как бы

сложились, ничто не помешало мне ровно через месяц снова внести домой длинный тюк

и, в предвкушении маминого восторга, развернуть на этот раз ковер размерами поменьше, два на полтора метра.

И хоть мамино изумление при виде новой покупки трудно передать, особых

восторгов теперь, кажется, не было: мама потрогала ковер рукой, задумчиво промолвила: -

какая прелесть… – и ушла готовить обед на кухню. А вечером у нас состоялась беседа, которую я запомнил навсегда.

Я сидел в большой комнате за обеденным столом и что-то писал, мамочка, убравшись на кухне, тихо включила телевизор, посмотрела немного, а затем повернулась

ко мне:

5

– Извини, что я тебя отвлекаю,– сдержанно заговорила она, – но что-то на душе

неспокойно, плохо мне, Витя, так плохо… Пойми меня правильно: две таких покупки в

течение месяца – что-то, кажется, не то с тобой происходит… Неужели и ты – умный, начитанный, добрый – заразился этой гадкой болезнью?! Поверь мне, сынок: вещизм для

интеллигентного человека – это страшно! Он ломает души и судьбы, превращает людей в

склады или копилки, да что там – лучше я расскажу тебе одну старую историю, а ты уж

постарайся сам сделать вывод.

–Знаешь, – протирая свои старенькие очки, задумчиво начала она, – я очень жалею, что не довелось мне поговорить с тобой об этом раньше. Все как-то не получалось, было

вроде не к месту, а теперь боюсь, чтобы не оказалось поздно… Я расскажу тебе о том, как

мы с твоей бабушкой эвакуировались из Херсона в 1941 году, когда сюда подошли

немцы. И не смотри на меня недоуменно, не перебивай: мне позарез сейчас нужно до тебя

достучаться… Поймешь меня, сможешь сделать шаг назад – спасешься, нет – значит, жизнь моя прошла даром: не смогла я вложить свою душу в самого близкого для меня

человека.

… В тот жаркий августовский день мы уезжали последним пароходом. С нами был

твой старший братик Бертольд, маленький Бертик, пятилетний умница и всеобщий

любимец, который через полгода тихо умрет в Фергане от воспаления легких, и твоя

двоюродная сестричка Инночка. Ее родителей в первые дни войны мобилизовали на рытье

окопов, и она пошла в порт провожать нас, но в последний момент мы с бабушкой

посоветовались и решили ее забрать с собой и, как оказалось после, спасли этим. Всех

евреев, оставшихся в городе, включая ее папу и маму, гитлеровцы уничтожили.

Так вот, накануне отъезда объявили: беженцев много, а пароход небольшой, и

каждой эвакуирующейся семье позволяют брать с собой не более двух мест багажа. Если

б ты знал, как это тяжело: прожить много лет на одном месте, обрасти хозяйством, домашней утварью, а потом все бросить, захватив с собой лишь два чемодана… Мы

плакали ночью, отбирая самые нужные вещи, с болью разглядывали их, и вся предыдущая

жизнь невольно проходила перед нашими глазами. А впереди – неизвестность: что ждет

нас в чужих краях с малым ребенком? До сих пор не могу я забыть те тяжкие сборы!

Нам казалось тогда, что все нужно, что любой пустяк может пригодиться. В общем, с горем пополам, собрались и утром отправились в порт. А к полудню нам объявили, что

мест нет, пароход перегружен, спасать, в первую очередь, нужно людей, и на семью

теперь можно брать только одно место, представляешь? И сотни плачущих людей стали

раскладывать не берегу свои вещи, горестно отбирая самое необходимое.

И знаешь, что оказалось? Что то, без чего действительно жить нельзя, – это самые

простые, обыденные, с виду даже малозначимые вещи: теплая одежда и белье, посуда для

еды и приготовления пищи, жалкие драгоценности, конечно, да самое заветное – альбом

семейных фотографий…

И вот тогда, сынок, мне, тридцатилетней женщине, вдруг раз и навсегда открылась

истина, определившая на всю дальнейшую жизнь мое отношение к вещам. Да, они нужны, другой раз, даже очень… Многие вещи облегчают нам жизнь, другие – радуют глаз, третьи – делают наш быт комфортней и уютней.

Но поверь: главное, без чего прожить нельзя, это то, что можно унести с собой, уложив в один не очень тяжелый чемодан…

Я сегодня увидела, с какой гордостью ты разворачиваешь второй, привезенный в

течение месяца ковер, и очень за тебя испугалась. И подумала, что ты обязательно должен

узнать, как мы уезжали в эвакуацию…


Мне тогда было стыдно и почему-то обидно, но урок этот пригодился: помог

выздороветь в самом начале болезни, имя которой – стяжательство, симптомы –

неутолимая жажда обладания, последствия – все, что угодно, вплоть до тюрьмы. Плюс

непременная деградация личности.

А что бы хотелось приобрести тебе сегодня, читатель?

6

Пройдет время, и я в этом плане сделаю свой вывод: видение любых вещей зависит

от того, с какой точки зрения на них смотреть. Если снизу – это одно, если с

господствующих высот духа – совсем другое. Есть, правда, и общее: все они, как правило, стоят значительно меньше того, чего они стоят…

В те годы, когда я получал среднее образование, проходила очередная реформа

просвещения, и мне – без малейшего на то желания! – довелось поучиться в шести разных

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное