Записки несостоявшегося гения

словам в гробовой тишине.

Когда охрипшим от волнения голосом я дал свое согласие, профессор подошел к моему

столу, продиктовал адрес и, дружески коснувшись рукой плеча, ободряюще произнес:

— До встречи!

Что было после — я помню плохо. Преподаватель читал лекцию дальше, а я сидел, ничего не слыша, ощущая на себе заинтересованные взгляды сокурсников и смутно

сознавая, что, наконец, настал и мой день. День, который изменит мою жизнь! Разве не

ясно, для какой беседы приглашает к себе домой маститый ученый способного студента: не иначе, как речь пойдет о научном сотрудничестве и дальнейшей совместной работе на

кафедре…

В добрый час, талантливый выпускник, большому кораблю — большое плавание!

Боже, как я был тогда счастлив…

В перерывах между лекциями я принимал заслуженные поздравления, гулко

билось сердце, знаменуя начало нового этапа моей жизни; я никак не мог дождаться конца

занятий, чтобы поделиться ошеломляющей новостью с моей мамочкой. А что скажет на

это вечно недовольная мной жена?!

Даже природа в тот день решительно приняла мою сторону: когда я в

единственном свадебном костюме отправился в гости к своему будущему научному

руководителю, куда-то исчезла слякоть, стало теплее, стройные белотелые тополя

блистали свежевымытыми стволами, празднично украшая оживленный проспект

адмирала Ушакова. Людей вокруг было много, но я никого не замечал. Иначе и быть не

могло наверное: ведь в тот момент я — будущий крупный ученый — не по земле шел, а

витал в небесах, издавая академические труды, выступая на симпозиумах и обсуждая на

равных со всемирно известными учеными дальнейшее развитие нашей лингвистической

науки.

Квартиру Ковалева я нашел сразу. Дом его, новый, улучшенной планировки, мне

очень понравился. Наверное, и я вскоре буду жить в таком же…

Профессор меня уже ожидал, велел минутку подождать в прихожей, но приглашать

в свой рабочий кабинет не спешил.

— Хочет принять меня в гостиной и познакомить со членами семьи, — проникаясь

самоуважением, подумал я. — А как же, ведь вместе работать…

В прихожей мне бросились в глаза два большущих чемодана. Пожилая женщина, очевидно, супруга профессора, укладывала в них какие-то бумажные пакеты и кулечки.

Виктор Павлович, мельком оглянув меня, поцеловал жену и со словами:

— Ну что, присядем на дорожку! — показал рукой в сторону стула с высокой спинкой.

Но только стоило мне присесть, как он уже стал придвигать эти чемоданы ко мне:

— Вперед! Главное сейчас не опоздать на вокзал.

Спускаясь по лестнице, я с трудом удерживал тяжеленную, будто камнями

набитую ношу. Декан держал в руках легкую авоську и всю дорогу до самой

троллейбусной остановки (неужели не мог заказать такси?) усиленно подбадривал меня:

— Ничего, крепись, ты парень здоровый, для тебя такой груз — семечки, только вот

зачем ты вырядился, как на Первомай — не понимаю!

Было тяжело, чемоданы заплетались и били по ногам, а Ковалева не к месту

разобрало:

— Видишь ли, дружок, — доверительно делился он сокровенным, — так мне

приходится нести и везти каждый раз в столицу… И когда только эти гады насытятся?

Вот чем вынужден заниматься честный ученый, чтобы издать свой, позарез необходимый

47

для вашего брата-студента, новый учебник. А что — время сейчас такое: не дашь — ничего

не добьешься, ни учебников, ни диссертаций; вот уже и троллейбус, слава Богу…

Стоило мне посадить декана на поезд, устроить в его купе массивные чемоданы, профессор мигом потерял ко мне интерес:

— Спасибо тебе, голубчик, уважил старика, рад, что в тебе не ошибся — ты, прям-таки, настоящий богатырь! Пожелай мне теперь доброго пути, и ступай себе потихоньку.

Приеду из Киева, расскажу, как доехал. Пока!

С вокзала я возвращался пешком. Было обидно и стыдно. Особенно унизительным

казалось, что для исполнения функций заурядного носильщика мне понадобился мой

единственный праздничный костюм… А как суетился декан в переполненном

троллейбусе, как боялся, чтобы я не поставил на пол непосильную ношу:

— Держи, держи осторожно: там стекло, овощи, рыба, еще пару минут и мы выйдем!

Домой не хотелось — делиться с мамочкой, как на мне сэкономили рубль, чтобы не

заказывать такси… Я шел по вечерним улицам налегке, курил сигарету за сигаретой, ощущая всем телом необычайную легкость после физических упражнений, заменивших в

тот день мне и несостоявшуюся беседу о будущем плодотворном сотрудничестве с

ученым педагогом, и знакомство с его семьей. Хотя, как знать, может и поработаем мы

еще вместе, когда он будет в очередной раз везти хабаря в столицу…

Я шел в тот вечер так, как буду шагать впредь всегда: с виду уверенно, на самом

деле — не ведая куда. И твердо знать, что ни с равнодушной ко мне лингвистикой, ни с

чем-нибудь другим, столь же экзотичным, мне не по пути. А раз так, то прощай, прощай

навеки, моя великая научная будущность! Будь ты не ладен, мой коварный скупой

профессор!

***

Где-то в 1996, когда я, в то время директор еврейской школы, был у мэра Херсона

Людмилы Коберник на полставки советником, проходила в столовой горсовета встреча с

Почетными гражданами города. Был я там как автор сценария, и сидел за столиком рядом