Записки невролога. Прощай, Петенька!

Не творит ли он окружающий мир? Вряд ли. Будь оно так, он бы летал или мгновенно перемещался из точки в точку, опять же понаделал себе пятиминутных самоликвидирующихся подруг. Но с ним определенно произошли изменения. Ему хорошо. Он был непрошибаемо глуп, когда испугался безлюдья. Мир пашет, он один и ни в чем не нуждается. И есть еще безмолвный зов, который все сильнее гонит его из города на поиски чего-то еще.

Нагулявшись и пресытившись, он отправился на вокзал, где уже ровно рокотала электричка.

* * *

– Скажу вам так, – произнес батюшка через четыре дня. – То, что творится с его душой, неведомо никому. Понятно только, что она застряла и, вероятно, томится. Архимандрит согласился с вами. Вместо того, чтобы уйти, как положено, на мытарства, где с нее обдерут всякий грех, она прикипела к полумертвому телу, которое находится на полном обеспечении. Ему, если позволите так выразиться, разжевывают и кладут в рот. И тело, я полагаю, довольно. Но хорошо ли душе?

– Вот-вот, – кивнул доктор, – и я о том. Пусть она с миром отлетит и воплотится во что-нибудь свежее, а не нахлебничает.

– Церковь не признает переселения душ, – заметил батюшка.

– Я тоже, – сказала дама. – Пусть упокоится с Богом. Значит, вы все-таки советуете отключить аппарат?

– Пусть решит медицина, – скромно ответил тот и выставил желтоватые ладони. – Пожалуйте, доктор, на исповедь, если почувствуете за собой грех.

– То есть выдергивать вилку все-таки нехорошо?

– Мне отмщение, и Аз воздам, – туманно высказался батюшка.

– Так я и думал, – удовлетворенно кивнул доктор.

* * *

Одноколейка оборвалась резко. Вернее, уперлась в дрожащую молочную стену. Он прошел пять километров, отмечая, что солнце остановилось. Оно зависло в зените и шпарило все сильнее. Зов превратился в подобие нестерпимого зуда. Ноги шагали сами по себе, норовя наступать строго на шпалы, которые лежали слишком часто, и путник семенил. Он исполнялся уверенности, что все разрешится в конце пути, и не особенно удивился при виде стены, протянувшейся вверх и в стороны бесконечно.

Присел перед нею. Допил воду, зная откуда-то, что больше она не понадобится. Вытер платком шею, лицо и макушку. Перекурил, напряженно прислушиваясь и догадываясь, что скоро тишине конец. Потом поднялся на ноги и тронул молочную стену пальцем. Палец вошел легко и ничего не ощутил. Стена почему-то напоминала не столько туман, сколько суфле.

Он ждал, когда усилится зуд, и нарочно сдерживал себя, чтобы чесаться с большим удовольствием.

* * *

– Прощайте, уважаемый, – сказал доктор. – Покойтесь с миром.

И выдернул вилку.

* * *

Его сорвало с места и швырнуло за стену, где уже разгорались бурые, синие, красные, белые и зеленые коридоры.

* * *

Дама с плачем встала со стула, когда доктор вышел. Ее проводили в процедурный кабинет на укол реланиума.

* * *

Он воплотился заново и вырос таким эгоистом, такой редкой гнидой, что все только диву давались.

Времена года

– Нет ничего хуже осени, – пожаловался Печальный. – Убийственный, тяжеловесный сезон.

Радостный всплеснул руками:

– Полно! Осень – это совершенное чудо! Сказка. Она золотая! Я обожаю осень.

Печальный мрачно уставился на него. Перевел взгляд на голую березу за окном.

– Что хорошего? – хрюкнул он. – Слякотно, темно, надвигается ночь. Скорбные мысли о бренности живого. Подведение итогов, от которых охота повеситься.

Радостный мечтательно закатил глаза.

– Золотая! Осень! В багрец и золото одетые леса. Прислушайся, болван! В их сенях ветра шум.

– Унылая пора, – парировал Печальный.

– Очарование очей! Легкий морозец, бодрое настроение. Масса планов! Круговорот желаний!

– Точно, круговорот, – согласился Печальный. – Не знаешь, что выбрать – веревку или бритву. Что до меня, то всякая гадость случается со мною осенью. Я подозреваю, дело в созвездиях. Земля, Вода и Воздух – ни капли тепла. Вот в чем причина.

– Напраслину возводишь. Между прочим, все войны начинались летом.

Печальный вяло отмахнулся:

– Что мне войны! Войны – понятная вещь. Конечно, их начинают, когда удобно перемещаться… дислоцироваться… – Он пощелкал пальцами, вспоминая слова. – Расквартировываться и атаковать. Летняя форма одежды, блицкриг – с этим ясно, это не обсуждается.

– А с чем же неясно?

– С личным неясно, – зарычал Печальный. – С личным! С ним все непонятно и плохо. Упадок сил, нехватка ультрафиолета и витаминов.

Радостный хлопнул его по спине:

– Ерунда! Тебе витаминов мало? Так осенью самый урожай! Собирание зерновых, разная жатва, яблоки. Подсчет цыплят. Не их ли считают по осени?

– И сирые поля в результате, – язвительно отозвался Печальный. – Пустые свинарники. Кислые щи.

– Ладно, – Радостный не терял надежды. – Скучаешь по солнцу? Садись в самолет и лети на юг. Хорошо!

– Как же я полечу? – раздраженно осведомился Печальный.

– Легко. Я же полетел.

– Ты никуда не полетел, тебя сняли с борта. У тебя не было билета.

– Ну, сняли, – Радостный не спорил. – Не вышло! Всех уболтал – такая, знаешь, энергия появилась, что даже не досмотрели! А на борту уперлись. Ничего страшного, полечу завтра. Айда со мной!

Печальный зловеще ухмыльнулся: